Изобретение любви

Хаусмен. Чего же я хочу?

Поллард. Монумент. Здесь был Хаусмен.

Хаусмен. О, ты разгадал мою тайну.

Поллард. Куличик из песка против приливной волны.

Хаусмен. Мило ты отзываешься о моем

издании Проперция.

Поллард (поднимая тост). За тебя и твоего Проперция. Кто это с Джексоном? Ты знаком с ней?

Хаусмен. Нет. Да. Она заходила в контору.

Поллард. Ну хорошо, не пялься так.

Хаусмен. Я и не пялюсь.

Поллард (поднимая тост). За тебя совокупно с библиотекой Британского музея! Накопленная сумма достижений человечества!

Хаусмен (поднимая тост). Держать оборону против естественного и милосердного отмирания нечитаемого! Сколь это по-британски. Возвращать рукопись…

Поллард. Все закончилось? Люди, кажется, уходят.

Хаусмен начинает паковать припасы.

Хаусмен. Когда представишь то затхлое море, которое люди напрудили за историю книгопечатания, поневоле задумаешься, такое ли это благодеяние для цивилизации. Я размышляю об этом всякий раз, когда открываю «Филологический журнал».

Нет. Они собираются… О, призы раздают! Пойдем!

Уходят. Хаусмен подбирает сумку с остатками пиршества.

Ночь.

Джексон в пижаме и халате читает вслух с рукописной страницы; в поле зрения может находиться серебряный призовой кубок.

Джексон.

Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко- близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно [161]

Слушает голос

И прелестный смех. У меня при этом
Перестало бы сразу сердце биться…

М-м… Это ты написал?

Входит Хаусмен с двумя чашками какао. Он одет по-домашнему.

Хаусмен. Это более или менее Сафо.

Джексон (раздумывает). М-м… А как звали того, который писал про поцелуи?

Хаусмен. Катулл. «Дай мне тысячу поцелуев, а затем еще сто».

Джексон. Да. Она, правда, может подумать, что это слишком смело. Мне надо, чтобы в стихе было, какой я несчастный и как я корю ее за неверность, но при этом готов простить. Как там было, что я вырезаю ее имя на деревьях? [162]

Хаусмен. Проперций. Но если говорить всерьез, то ты чересчур буянишь. Она всего-то сказала, что останется дома вымыть голову.

Джексон. Но у меня уже билеты были и все прочее! После того как я был у нее под каблуком…

Хаусмен. Quinque tibi potui servire (fideliter annos). [163]

Джексон. Что?

Хаусмен. Пять лет был верный твой раб.

Джексон. Точно. По крайней мере, две недели.

Хаусмен. Наше затруднение в том, что в стихах, где ее упрекают, она выглядит как шлюха, а в счастливых стихах она выглядит… гм… как твоя шлюха… так что я думаю, лучше выбрать какой-нибудь carpe diem [164] , собирай розовые бутоны, пока можешь [165]. «В могиле жить укромно и прелестно, но в ней, увы, объятьям нету места». [166]

Джексон. Она ни за что не поверит, что я это написал.

Xаусмен. Старина Мо, что из тебя выйдет?

Джексон. Прямо в партере.

Хаусмен. Ну, если так! «И если такова цена за поцелуй, то этот я приму последним от тебя» – посвящено, естественно, мальчику, но это несущественно, – кстати, любопытная поэма: vester вместо tuns…

Джексон. Она думает, что ты на меня глаз положил.