– Иначе разразится страшный скандал, правительство будет вынуждено подать в отставку, и к власти придет другой кабинет министров, после чего последним так или иначе придется удовлетворить наши требования.
Крис говорил четко, как может говорить только человек, уверенный в своей правоте.
Эта непоколебимая уверенность в себе и в своей правоте очень поразила Джона.
– Ты говоришь так, будто бы все уже давным-давно решено…
Крис выпрямился.
– Да, – ответил он, – я действительно в этом уверен. Положение сложное, многие из моих друзей даже находят его критическим. Но я не отчаиваюсь, я чувствую себя столь же уверенно, будто стою на твердой почве. Я верю в свой разум. Не будь у нас этого чувства уверенности, надежности, мы бы давно уже наложили на себя руки – прости, что я говорю такие вещи тебе, священнослужителю. Это чувство сопровождает нас постоянно, оно не дает нам распасться, каждое мгновение оно берет наш разум, как малое дитя, на руки, оно защищает его. А отдав себе в этом отчет, мы уже не можем отречься от того, что нами выстрадано. Мы понимаем нашу правоту не столько разумом, сколько чувством – ибо не будь этого чувства, мы бы опали, как пустые мешки. – Прищурившись, словно от яркого света, Крис спросил: – ну, так ты согласен? – и тут же спохватился: – впрочем, а почему я спрашиваю тебя об этом? Ты ведь уже дал мне свое согласие – не так ли?
Аббат вздохнул.
– Кристофер, неужели ты считаешь, что мне одному это по силам?
– Что?
– Ну, то, что ты мне предлагаешь?
– А я не говорю, что ты, дядя, обязательно должен делать все один.
– Почему же? Я понял, что…
Крис перебил аббата:
– Послушай, у тебя есть какой-нибудь надежный человек?
– Что, что?
– Ну, человек, которому ты всецело доверяешь?
Тяжело вздохнув, Джон произнес:
– Не знаю…
– А ты подумай, подумай, – подбодрил Кристофер, – может быть…
– Ты предлагаешь подыскать мне помощника?
– Вот именно!
Неожиданно младший О'Коннер поднялся и принялся возбужденно ходить по комнате.
– Но кого же?
– Тебе видней…
После непродолжительной паузы аббат, внимательно посмотрев на своего собеседника, произнес:
– Знаешь, Крис, мне кажется, я знаю такого человека…
Передав аббату инструкции, подробнейшим образом объяснив, что и как делать, в различных ситуациях, а также лондонский телефон одного своего доверенного лица, мистера Уистена О'Рурка, Крис, тепло попрощавшись с дядей, вышел из дому.
А буквально на другой день аббат узнал, что его любимый племянник арестован: об этом написали почти все английские газеты.
Большого скандала не было – наверное потому, что британские власти, как и предполагал Кристофер, не могли инкриминировать арестованному никаких более-менее вразумительных обвинений.
Теперь последнее слово оставалось за Джоном, однако, по замыслу аббата и его племянника, ему нужен был помощник, и он, после долгих размышлений, наконец-то остановился на кандидатуре мистера Хартгейма.
Тот день выдался точно таким же, как и многие, прожитые Хартгеймом в Оксфорде – тихим, меланхоличным, полным той скрытой грусти, к которой в последнее время так тяготел Лион.
Вечером, когда дети, сделав уроки, отправились играть в свою комнату, Хартгейм принялся одеваться.
– Опять к аббату? – спросила Джастина, искоса поглядывая на мужа.
Тот кивнул.
– Ну да…
– Нет, я все-таки не представляю – о чем так долго можно говорить с ним?
Голос Джастины прозвучал очень напряженно, и Лион тут же отметил про себя, что сегодня она нервничает больше обычного.
Он улыбнулся.
– Ну, мало ли о чем могут говорить между собой двое пожилых мужчин?
– Ты ходишь к нему, точно на службу, – ответила Джастина и отвернулась.
