Некоторое время она с отрешенным видом смотрела в пространство перед собой.
Студенты, расположившись полукругом, напряженно молчали.
Затем Джастина спросила:
– Как это произошло?
– Они были, если не ошибаюсь, у врача, и ехали на мотороллере в сторону Южного вокзала, – начал Фредди, – к несчастью, их путь лежал через район, прилегающий к «Уэмбли»… Там в связи с футбольным матчем образовался затор, автомобили не пускали, но они очень спешили, и их почему-то пропустили… Уж не знаю – почему именно для них сделали исключение… Потом они каким-то образом очутились в этом проклятом пабе…
– Как? – едва уловимым шепотом переспросила Джастина. – В том самом пабе, в котором и…
– В том самом…
Как ни тихо был задан этот вопрос, однако Фредди расслышал его.
– Как?
– Да…
– Это не важно… Теперь – не важно, – Фредди сделал ударение на слове «теперь». – Для них это теперь уже не важно…
– Что с ними?
– Они погибли, – произнес Фредди тихо и отвернулся к окну.
– Может быть, это ошибка? – спросила Джастина с надеждой в голосе.
Фредди покачал головой.
– Нет, ошибки тут быть не может… Трупы Гарри и Мери опознали их родители… А мне, как приятелю и соседу Гарри, позвонили сегодня рано утром… нет, ошибки быть не может – я разговаривал с его отцом…
Пока Фредди говорил, в мозгу Джастины почему-то назойливо вертелась фраза шекспировского героя из их спектакля:
Она встряхнула головой, словно стремясь отогнать таким образом назойливую цитату.
Фредди пристально смотрел на нее.
– Известно, что их убили ирландские «ультра», – произнес он.
Джастине показалось, что фраза эта была произнесена Фредди Кроуфордом таким тоном, будто бы она лично имеет какое-то отношение к этой трагедии.
Да, она ирландка, и ее отец с гордостью носил фамилию О'Нил…
И Дрохеда, между прочим, названа так в честь одноименного ирландского города.
Она ирландка, она родилась ирландкой – пусть и не в стране, герб которой – золотая лира на зеленом поле,[4] а в австралийской Дрохеде…
Но почему же она должна отвечать за террористов ИРА только потому, что и они – ирландцы?
Тот же Лион Хартгейм – немец, он даже служил в вермахте, но глупо было бы обвинять его в пособничестве нацистам…
А Фредди все так же пристально, не отрываясь, смотрел на нее…
И почему он так на нее смотрит?
Он что – подозревает ее в чем-то… В чем-то таком, нехорошем?
Нет, неужели он действительно ее в чем-то подозревает?
Отведя взгляд, Джастина только и смогла, что распорядиться:
– Сегодня занятий не будет… Завтра – тоже… Все свободны… О начале репетиций я сообщу каждому из вас по телефону…
И студийцы тихо, один за другим, стали покидать театральный репетиторий… Последним вышел Фредди.
– Всего хорошего, миссис О'Нил, – произнес он и аккуратно затворил за собой дверь…
Джастина, едва дойдя до своего дома, поднялась в спальню и в полном изнеможении рухнула на кровать.
Ее плечи сотрясали беззвучные рыдания.
Потом она неожиданно заснула тяжелым, свинцовым сном, без сновидений.
Сколько она так пролежала – час, два, десять часов?
Во всяком случае, когда она с тяжелой головой и с солоноватым привкусом на губах проснулась, в спальне уже царил полумрак.
Приподняв голову, она убедилась, что окна не зашторены – в окно спальни смотрела кроваво-ржавая луна – та самая, которая так напугала ее вчера вечером.
