болезненной, но необходимостью, будет пример нашего Господа Иисуса Христа. Он Сам был великим спорщиком. Он не был «человеком широких взглядов» в популярном смысле этого слова и вовсе не собирался одобрять любые мнения по любому вопросу. Напротив, как мы увидим в дальнейших главах этой книги, Он постоянно вступал в дискуссии с религиозными деятелями Своего времени: книжниками и фарисеями, иродианами и саддукеями. Он назвал Себя Истиной и сказал, что пришел свидетельствовать об истине и что эта истина сделает Его учеников свободными (Ин. 14:6; 18:37; 8:31,32). И, будучи преданным истине, Он не боялся публично выступать против общепринятых доктрин (если знал, что они неверны), обнажать неправду и предостерегать Своих последователей от лжеучителей (Напр.: Мф. 7:15–20; Мк. 13:5,6,21–23; Лк. 12:1). Кроме того, Он выражался довольно резко, называя лжеучителей «вождями слепыми», «волками в овечьей шкуре», «окрашенными фобами» и даже «порождениями ехидниными» (Мф. 15:14 и 23:16,19,24,26; 7:15; 23:27 и Лк. 11:44; Мф. 12:34 и 23:33).
Апостолы также не избегали споров и конфликтов, как это видно из новозаветных посланий, и призывали своих читателей «подвизаться за веру, однажды преданную святым» (Иуд. 3). Подобно своему Господу и Учителю, они считали нужным предупреждать церкви о лжеучителях и увещевали их твердо стоять в истине.
Кстати, они вовсе не думали, что все эти действия несовместимы с любовью. Например, Иоанн, апостол любви, перу которого мы обязаны высшим подтверждением того, что «Бог есть любовь» (1 Ин. 4:16), и чьи послания изобилуют призывами к взаимной любви, безоговорочно заявляет, что всякий человек, отвергающий Иисуса как Мессию, есть лжец, обманщик и антихрист (1 Ин. 2:22; 2 Ин. 7). Точно так же Павел, воспевающий великую хвалу любви в 13–ой главе 1 Кор. и называющий любовь плодом Святого Духа (Гал. 5:22), в то же самое время произносит суровую анафему на всякого (человека или ангела), кто осмелится извратить Евангелие Божьей благодати (Гал. 1:6–9).
Складывается впечатление, что наше поколение далеко отошло от этой страстной ревностности по истине, которая была присуща Христу и Его апостолам. Но если бы мы сильнее любили Божью славу, если бы больше пеклись о вечном благе для душ человеческих, то не уклонялись бы от споров и конфликтов, необходимых, если на карту поставлена истина Евангелия. Заповедь апостолов предельно ясна. Мы должны действовать «истинною любовью» (Еф. 4:15; греч.
Третий довод против попыток очертить христианскую веру слишком четко или слишком узко основан на современном положении в мире. Нам напоминают, что христианство все больше сдает свои позиции[5]. Бурный рост населения перекрыл число людей, ежегодно обращающихся к вере, да и, кроме того, набирают силу антихристианские сообщества. Все еще существует воинствующий коммунизм. В некоторых странах ислам заявляет о том, что на его сторону переходит больше людей, нежели на сторону христианства. Древние религии Востока пробудились ото сна, и их возрождение, кое–где сопровождающееся безудержным национализмом, отбрасывает христианство как религию никому не нужных иностранцев. К тому же на Западе усиливается течение обмирщения, засасывающее в свою мощную воронку как отдельных людей, так и целые общества. И вот тут–то нам говорят, что ввиду этой многоликой угрозы христианской вере нам, конечно же, просто необходимо сомкнуть свои ряды. Мы больше не можем позволять себе роскошь разногласий. Мы боремся за само свое существование. Мы должны стоять вместе — или погибнуть.
К примеру, вот что явило нам (как это, может быть, ни странно) перо профессора Арнольда Тойнби. Будучи восьмидесятилетним стариком и все еще называя себя агностиком, он, тем не менее выразил в своей последней книге надежду на то, что возрождение исторических религий остановит шествие современной технологии, обесчеловечивающей все вокруг. Однако, помимо надежды, он выражает еще и страх: «Злым гением религий более высокого порядка… всегда была их застарелая страсть к фракциям и безудержная злоба, с какой они цеплялись за свои склоки». Именно этой приверженности к разделениям он приписывает отчуждение западного человека от «религии его предков». Но сейчас, пишет он, произошла «нежданная и исключительно важная перемена сердца», и в качестве свидетельства он приводит экуменическое движение и
Этот призыв сомкнуть ряды звучит очень трогательно, и мы не можем оставаться к нему равнодушными. Кроме того, в нем содержится много того, с чем мы согласны от всего сердца. Некоторые из наших разногласий вовсе не являются необходимыми, их бесспорно можно называть грехом, из–за которого мы теряем силы, оскорблением Богу и помехой для распространения Евангелия. По моему собственному убеждению, зримое единство церкви (в каждом регионе или стране) является правильным, согласно Библии, и желаемым в практическом отношении — и мы должны активно к нему стремиться. В то же самое время мы должны задать себе простой, но принципиальный вопрос. Если мы хотим объединенным христианским фронтом встретить врагов Христа, каким именно христианством мы будем противостоять этим врагам? Единственным оружием, с помощью которого можно победить противников Евангелия, является само Евангелие. И будет по–настоящему трагично, если в пылу своего желания победить мы выроним из рук то единственное эффективное оружие, которое у нас только есть. Объединенное христианство, которое нельзя будет назвать истинным христианством, никогда не одержит победы над нехристианскими силами, оно само падет перед ними.
Я совсем не хочу одним махом осудить все экуменическое движение или все действия Всемирного совета церквей, к которым оно привело. Напротив, многое из того, что было достигнуто с помощью взаимопонимания и таких проектов, как Христианская помощь, является благим и полезным. Скорее я пытаюсь описать то, что, пожалуй, можно назвать «экуменическим мировоззрением». Согласно такой философии, ни один отдельный человек или церковь не обладают монополией на истину. Однако у каждого христианина, какой бы точки зрения он ни придерживался, есть свое понимание истины, а значит, и свой вклад в общую жизнь церкви. Следовательно, приверженцы такого взгляда надеются, что однажды все христианские церкви соберутся вместе и соединят свои разные понимания. И хотя сейчас нам весьма сложно представить то
Я приветствую решение, принятое третьей Ассамблеей Всемирного совета церквей, состоявшейся в Нью–Дели в 1961 году. В состав необходимых условий членства во Всемирном совете было решено включить упоминание (правда, неопределенное) как о Троице, так и о Писании[7]. Это, безусловно, был шаг в верном направлении. Но условия членства остались минимальными. В самом деле, по сравнению с так называемыми католическими исповеданиями (с Апостольским, Никейским и Афанасьевским символами веры), не говоря уже о великих исповеданиях Реформации XVI столетия, они оказываются весьма скудными. Такое стремление отыскать «минимальный общий знаменатель» заставляет думать (хотя подобные предположения часто отрицались), что, к сожалению, экуменисты весьма безразлично относятся к открытой Богом истине. Кроме того, в результате у них появилась любовь к двусмысленным утверждениям, скрывающим глубокие и искренние разногласия; и это в конечном итоге не принесло никому ничего хорошего. Неопределенность выражений просто закрывала собой изъяны. Какое–то
