— Кажется, я ясно сказал.
— А как насчет ужина завтра вечером?
Он помедлил, глаза его выражали сомнение.
— Я прекрасно готовлю, — сказала она, надеясь убедить его.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Значит, ты придешь на ужин?
— Раз ты так желаешь…
Глаза ее засияли счастьем и любовью.
— Ты не хочешь поцеловать меня?
Очень медленно и осторожно он наклонился к ней, закрывая ее рот поцелуем. И как всегда, когда он держал ее, прикасался к ней, Габриель наполнился светом и почувствовал, что выходит из мрака, к которому был присужден так надолго.
Он отнес ее в спальню и начал ласкать с изощренной нежностью, каждым словом и каждым жестом говоря о своей любви.
Ее любовь обволакивала его, чистота ее сердца врачевала. Она любила его со всей щедростью своей души, ничего не требуя взамен, и он схватился за это обеими руками, уповая на ее добродетель и порой переставая считать себя монстром. Раз она так любила его, он не мог быть чудовищем.
Он держал Сару в объятиях, пока она спала, не отрывая взгляда от ее лица. Ресницы лежали на ее щеках подобно черным опахалам. Губы были полными, розовыми и слегка распухшими от его поцелуев. Волосы струились по его груди подобно потоку солнечных лучей. Он прижал одну прядь к своему лицу, купаясь в ее аромате, наслаждаясь шелковым прикосновением.
— Так прекрасна и так невинна, — прошептал он с грустью и тревогой. — Простишь ли ты меня когда-нибудь за то, что я сделал?
Ее веки внезапно дрогнули, и она открыла глаза; мягкая улыбка приподнимала уголки ее рта.
— Что ты сделал, Габриель? За что я должна простить тебя?
— Я украл твою невинность, — прошептал он. — Взял то, на что не имел права.
Рука ее протянулась, чтобы погладить его.
— Ты не крал, я сама отдала ее тебе.
— Ах, дорогая, ты и понятия не имеешь о том, что натворила.
— Я сделала тебя счастливым, — доверительным тоном произнесла она-Ты ведь не станешь отрицать этого?
— Нет.
— Я ни о чем не жалею, — сказала она, опуская веки. — Ни о чем…
И на какой-то краткий миг он забыл обо всех своих сожалениях.
Габриель сидел за столом, изумленный количеством блюд, которые она приготовила: ростбиф, тушеный картофель в соусе, плавающая в масле морковь, йоркширский пудинг. Неужели она ожидала, что они вдвоем смогут поглотить все это?
Одна только мысль о том чтобы съесть кусок жареного мяса, делала его больным, но он постарался, чтобы она ничего не заметила, когда села напротив него и подняла бокал с вином.
— За нас, — сказала Сара.
— За нас, — откликнулся Габриель, слегка касаясь своим бокалом ее.
Чтобы угодить ей, он перепробовал все, что она приготовила, и очень пространно рассуждал о кулинарных достоинствах каждого блюда и усилиях, затраченных на его приготовление. Однако очень скоро он извинился и вышел, чтобы извергнуть наружу все съеденные деликатесы.
Тяжело дыша, Габриель глотал воздух, моля, чтобы прекратилась пытка его желудка, привыкшего к теплой аппетитной жидкости и не способного переварить мясо и овощи.
Придя в себя, он вернулся в гостиную, Сара уже заждалась и теперь нетерпеливо заглядывала ему в глаза, не задавая, однако, вопросов.
Они поговорили о театре, о погоде, которая была необычно ясной, о балерине, замещавшей Сару, а затем, чуть поколебавшись, она поведала о своих беспокойствах.
— Что будет, если я стану… если окажется… что я жду ребенка?
— Можешь не волноваться, дорогая. У меня не может быть детей.
Он наблюдал смену эмоций на ее лице: облегчение, затем сострадание к нему, затем сожаление.
— Ты так хочешь детей? — спросил он.
— Да, конечно. Когда-нибудь…
— Они обязательно у тебя будут.
— Но как… я хочу… я не хочу никого, кроме тебя.
— Боюсь, я скоро наскучу тебе, дорогая.
— Это невозможно.
— Думаю, возможно. Придет время, и ты почувствуешь себя моей пленницей, тогда я отпущу тебя. — Она нахмурилась, не понимая. — Не стоит волноваться обо мне, я привык быть один и не люблю шумных сборищ, вечеринок. Предпочитаю одиночество. — Он прижал ее руку своей. — Прости меня, Сара, но я не хотел бы причинить тебе боль, и я действительно наслаждался твоим обществом, твоими блюдами, но горькая правда состоит в том, что мне уютнее одному. Моя жизнь имеет устоявшийся распорядок, и мне очень трудно менять его, даже для тебя.
— Я и не прошу тебя ничего менять, — нетерпеливо отозвалась она.
— Но ты ведь хочешь этого, так?
— Нет. — Встав, она повернулась к нему спиной. — Полагаю, ты уже порядком устал от меня и лишь ищешь вежливый способ попрощаться. Так, чтобы не слишком повредить моим чувствам.
Она вдруг развернулась и взглянула ему в лицо. Она была так молода и так ранима, что ему сделалось невыносимо больно. Слезы, скопившиеся в уголках ее глаз, вытекли из-под ресниц и засверкали на них.
— Быстро же я наскучила тебе!
Поднявшись, он подошел и взял ее за руку.
— Нет, дорогая, ты совсем не наскучила мне. Мы могли бы прожить вместе тысячу лет, и ты никогда бы не наскучила мне. Поверь. — Он поднял ее руки к своим губам и поцеловал одну за другой. — Но мне и в самом деле пора.
— Нет! — Она прикусила нижнюю губу, и он видел, как она изо всех сил старается сохранить достоинство и приличие. — Я предпочитаю, чтобы ты остался.
— Раз ты так хочешь…
— Но я не хочу быть обузой для тебя.
— Этого никогда не случится. Давай-ка, осуши свои слезки.
Она подчинилась.
— Что я должен сделать, чтобы ты снова улыбнулась? — спросил он снисходительно. — Купить тебе платья, безделушки, твой собственный театр? Скажи, дорогая, чего тебе хочется?
— Чтоб ты любил меня.
— Я должен доказать свою любовь?
Взяв ее на руки, он затем опустил ее на пестрый персидский ковер и начал ласкать так, чтобы она уже никогда больше не сомневалась в его любви.
Морис стоял в тени на другой стороне улицы напротив квартиры Сары, ожидая.
Руки его сжимались в кулаки, когда он представлял Сару в объятиях ее опекуна, охотно отдававшую ему то, в чем она так упорно отказывала ему.
Он тихо пробормотал проклятие. Что в этом человеке так притягивало ее? Допустим, Габриель красив — этакий сумрачный байроновский образ. Допустим, он богат, уверен в себе и таинственен.
Морис покачал головой. Ему казалось непостижимым, что Сара не замечает всей скрытости и дьявольщины, таящихся в его темно-серых глазах. Она была так невинна, чиста сердцем и душой и должна была чувствовать излучаемое им зло.
