Греция. Лето на острове Патмос

это представлялось мне с дороги. Дело в том, что в полях, разделявших дорогу и домик, были возведены стены, а прохода между ними не наблюдалось.

Некоторые из стен были по грудь высотой, а сверху увиты шиповником или чертополохом — ничуть не хуже настоящей колючей проволоки. Кроме того, стены были сложены без раствора, камни просто громоздились один на другой. В результате конструкция получалась непрочной и шаткой, и при попытке перелезть я инстинктивно искал руками дополнительную опору, неизбежно хватаясь за стебли шиповника. Наверняка в стенах существовали проходы, но вот беда — они были совсем незаметными, а специальный их поиск и хождение вдоль извивающихся змеями стен представлялись мне безнадежным занятием. Я карабкался, оступался, ругался, истекал потом и кровью, кричал, но по близости не было ни одной живой души, которая могла бы помочь мне и подсказать дорогу.

Наконец я добрался до крутого обрыва, уходившего вниз, к усыпанному камнями руслу реки. Мне удалось туда спуститься. Для подстраховки я вцепился в ветви фигового дерева, росшего у берега. Деревья вдоль реки образовывали над ней своеобразный свод, защищающий от палящего солнца. По руслу, к счастью, уже без особых приключений я добрался до холма.

У меня из-под ног брызнули цыплята. У входа в сложенную из камней хижину размахивал хвостом мул. Рядом в загоне, огороженном мелкой проволочной сеткой, бормотали индюшки. Из-за тропинки тянуло густым запахом сена и навоза. Посмотрев налево, я увидел пару коров, жующих жвачку в окружении тучи слепней. Над ними, на скале, образовывавшей одну из стен двора, я увидел тот самый домик своей мечты. Стекла его окошек поблескивали на солнце.

Между окон имелись две двери, выходившие на террасу. Они были выкрашены в желтый цвет и обведены по контуру коричневой краской. На дальнем краю террасы располагалась маленькая комнатка, по всей видимости флигель, крошечное окошко которого выходило как раз на море. Вдоль передней части террасы протянулась невысокая стена, из которой торчали железные стержни, поддерживавшие деревянный трельяж, увитый едва различимыми светло-зелеными побегами винограда. От того места, где я стоял, вверх по крутому, градусов в тридцать, скалистому склону прямо к ступенькам террасы вилась тропинка. Напротив, чуть выше и правее меня, виднелся вход в крестьянский дом. Пока я стоял и рассматривал представшую передо мной картину, на ступеньках, ведущих к террасе, появилась женщина. Утреннее солнце отливало на стянутых на затылке совершенно седых волосах.

На вид, казалось, ей было около шестидесяти, хотя наверняка она была моложе. В таких Богом забытых краях греки и гречанки, перевалив двадцатилетний рубеж, быстро начинают стареть. Скудное питание, обилие яркого солнца, сильные ветры, фактически полное отсутствие нормальных стоматологических клиник — все это приводит к тому, что кожа приобретает коричневый оттенок, на ней появляются морщины и складки, а зубы рано выпадают. Лицо женщины было покрыто сетью морщин, а чуть ввалившиеся щеки свидетельствовали об отсутствии зубов. Но при этом я никогда прежде не видел столь прекрасных, совсем как у младенца, глаз небесно-голубого цвета. Улыбка женщины буквально лучилась душевным теплом.

Она спросила меня, не нужно ли мне чего-нибудь.

Я показал на домик, примостившийся на утесе, и на греческом, находившемся у меня в совершенно зачаточном состоянии, поинтересовался, можно ли снять здесь жилье.

В ее голубых глазах что-то едва заметно промелькнуло.

— Вам надо поговорить с моим мужем. — Она повернулась и пронзительно, так что вздрогнула скотина, крикнула: — Стелиос!

Вышел Стелиос в сдвинутой на затылок соломенной шляпе. Он оказался крепко сбитым шатеном с густыми усами и очень мускулистыми предплечьями, выглядевшим по меньшей мере на десять лет моложе жены. Он окинул меня взглядом с ног до головы, увидел мои взъерошенные светлые волосы, джинсы, сандалии, которые обычно носят туристы, после чего сдержанно и несколько резковато кивнул. Впрочем, в его карих глазах я разглядел искорку любопытства.

Стоило мне обратиться к нему на своем убогом греческом, эта искорка тут же сменилась улыбкой. Как мог я рассказал, как увидел их домик с берега и как он мне понравился. Объяснил, что я писатель и хочу снять жилье на лето, чтобы закончить роман. Стелиос внимательно меня выслушал и, когда я закончил, произнес:

— Вевайос! Конечно. Почему бы и нет? Мы можем сдать вам домик.

Он пояснил, что их дочь, обычно приезжавшая на лето, недавно позвонила и сказала, что беременна и поэтому останется в Афинах. Посему, в точности как нашептывал мне мой внутренний голос, никаких проблем со сдачей домика в аренду не существовало!

Затем Стелиос с женой, которую, как оказалось, звали Варвара, отвели меня в дом, открыв одну из дверей с помощью длинного железного ключа.

Мы вошли на узкую кухню. Единственное окно слева выходило на располагавшийся внизу скотный двор. Стены кухни были покрыты побелкой, а деревянная резьба выкрашена слегка выцветшей голубовато- зеленой краской. Водопровод отсутствовал, имелся лишь пластиковый бак с краном, прикрепленный к одной из открытых оконных ставен. Одна-единственная лампочка висела в центре потолка среди перекрытий. У стены напротив двери стояла газовая плитка с двумя конфорками, а рядом с ней громоздилась печь с огромной куполообразной духовкой, внутреннюю часть которой сейчас заливал свет утреннего солнца, отражавшийся от деревянных половиц. Я бы снял этот домик уже за эту кухню.

Дверь справа вела в комнату. Она оказалось несколько уже кухни. Там на стене висели полки, а под ними устроился столик. Окно выходило на террасу, равнину и раскинувшееся за ней море. Идеальное место для работы над романом.

Еще одна дверь вела в самую большую комнату в доме, одновременно игравшую роль и спальни, и гостиной. Оба окна, одно выходившее на переднюю, другое — на заднюю часть дома, были закрыты ставнями, но в царящем полусумраке я разглядел богато украшенную двуспальную железную кровать с медальоном тонкой работы в изголовье, на котором был изображен букет голубых цветов.

Стоимость аренды, которую, выпятив грудь, объявил Стелиос, составляла пятьсот драхм в месяц — половину того, что Теологос просил за комнату. Примерно шестнадцать долларов. Я почувствовал смятение и даже не думал торговаться. Куда еще сбивать цену, если она уже такая низкая?

На террасе стояла неглазурованная глиняная амфора, расширявшаяся от низа к верху. К горловине она сужалась, и к этому месту петлей сходились две ручки, образовывая узкие отверстия, в которые едва можно было просунуть палец. Проделав это, Стелиос ловко водрузил амфору себе на плечо. Широкие бока не давали ей соскользнуть.

Стелиос осклабился.

— Неро, — сказал он.

Я улыбнулся в ответ и кивнул, как идиот.

Варвара похлопала меня по плечу и показала вниз туда, под уклон холма, в сторону поля, расположенного метрах в сорока пяти от нас. В центре поля виднелся круг из цемента, в котором безошибочно угадывался верх колодца.

— Неро, — улыбнулась она.

— А-а-а-а… — протянул я.

Оттуда мне предстояло таскать воду. В амфору вмещалось примерно двенадцать литров воды. За ней мне надо было ходить каждый день, чтобы пить, мыть посуду, стирать вещи и сливать в туалете. В тот момент я находился в романтических грезах, и подобный вариант представлялся мне просто идеальным: я могу разминаться и сжигать лишние калории, что очень полезно для здоровья.

Через два года, когда мы вернулись из афинского роддома с маленькой Сарой и кучей пеленок, которые приходилось стирать, картина утратила прежние радужные тона.

Стелиос и Варвара предложили мне спуститься к ним на террасу, где мы и заключили договор, скрепив его по традиции чашечкой кофе по-гречески и крошечной тарелочкой консервированной айвы, которую Варвара приготовила сама. Сироп, в котором плавала айва, был приторно сладким, но сами ягоды отдавали дымом и показались мне просто изумительными на вкус. Греки запасают разные фрукты, овощи и ягоды — горох, персики, вишни, арбузы и даже фиги с баклажанами. Для них существует коллективное название глика ту куталью— «ложечные