Неужто сумел бы коварней и злее
Меня поразить и унизить?
В прошлую пятницу я напрасно искала Поля в городе. В раздражении я пытаюсь поймать мотылька, но, разжав кулак, нахожу на ладони только смятый цветок дельфиниума. А Поль весел как никогда, и это мне особенно неприятно. Но сегодня пятница, я на минутку останавливаю машину, чтобы передохнуть... я ни за что не сказала бы «подождать»... и вижу Поля: он идет по улице не менее пьяный, чем в другие пятницы. Как больно, когда тебя прощают! Это одно из преддверий ада... ну, скажем... прихожая.
Боже правый, он просовывает голову в мою машину средь бела дня! Где-нибудь в Латинской Америке это, может быть, считается вполне приличным.
– Мадам, вы надушились теми же восхитительными духами!
– Дорогой Поль, это всего лишь духи номер два. Подождите, пока я открою флакон номер один.
– Мадам, вы всегда восхитительны, духи здесь ни при чем.
– Спасибо, Поль. Это очень мило с вашей стороны.
Одинокой целомудренной женщине нелегко вести такой диалог.
Поль не желает расставаться со мной. Мы идем пить чай в модное маленькое кафе, где умеют делать настоящий молочный коктейль (благодаря американцам, побывавшим здесь во время войны), а потом наступает самое приятное. Он отправляется со мной за покупками. Поль идет рядом, то и дело прикасаясь ко мне, как принято у влюбленных, и, хотя он уже успел заправиться, мы с удовольствием болтаем и смеемся. Поль покупает себе трубку, для солидности, и заходит со мной во все магазины. Он разговаривает с продавцами с полным знанием дела, и я начинаю думать, что он прежде сам стоял за прилавком. Без тени смущения он выбирает для меня помаду, пудру, пилочки для ногтей, занавески для школы. А в парфюмерном отделе даже исполняет sotto voce[8] песенку, которую когда-то продал рекламному агентству – что-то про косметику. Брр-р!
– Я хотел бы, – непринужденно заявляет в конце концов Поль или ром (сейчас мне это безразлично), – я хотел бы провести каникулы в Австралии вместе с вами.
– Простите, дорогой Поль, но я вынуждена обратить ваше внимание на мой преклонный возраст.
И тогда я слышу в ответ то, чего издала, – продолжение его фразы: «Будь вы на двадцать лет моложе, мы могли бы...»
– Это не имеет никакого значения.
«Наша маленькая девочка, – пишет Пату, –
она умеет смеяться
утром.
Но не умеет
вечером».
Я в тревоге поднимаю глаза и вижу: на нашем хрупком суденышке появилась квадратная фигура родительницы номер один. Меня пробирает дрожь. Когда замужние женщины застают меня одну, они тут же заводят разговор о весьма непоэтичных «законах жизни». Сейчас, однако, происходит что-то необычное. Поль питается у родительницы номер один, и она начинает довольно воинственно. К тому же... Конечно, она толстая и краснолицая, конечно, у нее совиные глазки, но она очень почтительно произносит фамилию «Воронтозов», а это уже кое-что.
– Он жестокий человек.
– Вот как?
Я тоже обратила на это внимание. Но меня тревожит причина, а не следствие. Заметила она, как он добр к Пэтчи?
– Это сразу видно по глазам – по глазам! Вы посмотрели, какие у него глаза?
– Да, посмотрела.
Но она еще не добралась до главного! До нашей совместной прогулки по городу.
– Вы знаете, у него совсем нет друзей.
Я стараюсь проявить интерес к ее словам.
– Правда? Зато у него, наверное, есть девушки?
– Нет, у него нет ни одной девушки.
– Вот как.
– Почему он не водит знакомств со своими однолетками? – решительно наступает она.
– Каждый, кто одинок, – начинаю горячиться я, – всегда может прийти ко мне. Старый и молодой. Добрый и злой. Каждый... добрый или злой – безразлично.
– Мисс Воронтозов, он жестокий, жестокий человек.
– Наверное, в этом виновато его прошлое.
– С ним никто не может поладить. Жил бы лучше в городе, сам по себе.
– Он имеет право приходить ко мне. Каждый, кто хочет, имеет право приходить ко мне.
– Он заставит вас заплатить за это. Вот увидите, он заставит вас заплатить!
– Я согласна. Я готова платить. Все равно он имеет право приходить ко мне, если он одинок. Я готова отдавать ему свое время. Он вправе располагать моим временем. «И кто примет одно такое дитя во имя
