себя вполне на месте в этом мире, хотя знаю, что продлится это недолго.
«Я видел призрака, – пишет Блидин Хат, –
в кино.
Потом я пришел
Домой и
разделся и
лег спать.
Мне приснился
призрак а
мой брат
испугался».
Деревья разбросали по саду такие красивые листья – такие же красивые, как пятна краски на полу вокруг нашего мольберта. Всех цветов. Как небрежно обращается с кистью эта осень! Она рисует огненные картины на дамбе, на кладбище, у меня в саду и даже не думает прибрать за собой. Неужели инспектор ни разу не сделал ей замечания по поводу беспорядка на земле? Или она берет пример с меня и пропускает замечания мимо ушей?
Как все-таки красиво. Я выхожу с чашкой кофе в прохладные сумерки, и мне кажется, что трава в саду не уступает красотой нашему полу после урока рисования. Когда трудно понять, что красивее: пол или рисунки. В конце концов, так ли уж важно, на что переводят краски дети и осень, так ли уж важно, растекаются краски по бумаге или по полу. Все равно красиво.
Глупо добровольно уходить из жизни, пока не израсходованы все краски, думаю я. Правда, когда другие поступали таким образом, я утверждала нечто иное, но сейчас, глядя на листья под ногами, я уверена, что это глупо. И разве можно придерживаться одних и тех же взглядов в разное время года? Что такое чередование времен года, как не символ перемен?
Сколько мыслей приходит в голову, пока пьешь кофе в саду! Нужно достать для кофе чашку побольше.
Моя ненасытная тоска по жизни так многогранна. Без малейших усилий, без капли бренди я беру пенал и книги, пересекаю пастбище и пробираюсь среди щепок и стружек, набросанных вокруг растущих новых домиков, к своему идолу – к своим малышам...
...Наконец-то я начинаю понимать, что означают странные записи, которыми поглощены старшие дети в утренние часы. Это тоже подписи. Подписи из двух слов: «мои башмаки», из четырех слов: «я хочу к тебе». Подписи длиной в рассказ. Я беру тетрадь Матаверо. Тесные ряды букв почти невозможно разбить на слова, потому что Матаверо гораздо охотнее пользуется языком, чем карандашом, а множество подчисток резинкой и привычка обводить написанное не облегчают моей задачи. Но я могу прочесть его записи. Могу прочесть, даже не видя их, если нужно.
«Вчера я пришел домой
поздно. Папа
побил меня.
Потом я заплакал.
Потом мне надо было идти спать.
Когда я пошел спать
Призрак вошел в нашу
кухню. У него были большие жирные
глаза. У него была
белая простыня».
Я беру стандартный европейский учебник и с любопытством открываю на той странице, где читает Матаверо.
«Мама пошла в магазин.
«Мне нужна шляпа, – сказала она.
Мне нужна шляпа для Джона».
Мама смотрит на коричневую шляпу.
Она смотрит на синюю шляпу.
«Мне нравится синяя шляпа», – сказала мама».
Малыши с криком бегают по классу, я пробираюсь среди них и новыми глазами просматриваю другие записи.
Таме:
«Я убежал от
мамы и я спрятался
от мамы.
Я спрятался в Сарае и
