Она только что приняла ванну, но уже успела одеться. Они сели в кабинете на первом этаже, и Энн принесла кофе, словно это был визит вежливости.
– Я не то чтобы обеспокоена, – оправдывалась она. – Так получилось, что я думала о тебе.
Стрикланд отставил чашку с блюдцем в сторону, взял Энн за руку и повел в спальню. Она шла с мрачной усмешкой на лице.
– Что ты делаешь? – спросила она, поддразнивая его.
Они занялись любовью, и он после этого сразу заснул, а утром, обнаружив себя среди стеганых одеял, подушен и пения птиц, долго не мог понять, где находится. Вошла Энн и Села рядом с ним на кровать.
– Я рада, что ты приехал. – Она широко улыбнулась ему. Через секунду он понял, что она уже выпила.
– Как ты себя чувствуешь?
Она улыбнулась еще шире.
– У меня шалят нервы.
– Ты говорила, что все в порядке.
– Да. – Она продолжала улыбаться. – Я не волнуюсь за Оуэна. Я уверена, что у него все прекрасно. У меня просто шалят нервишки.
– Ладно. Надеюсь только, что он снимает на пленку. Оуэн, я имею в виду.
На мгновение во взгляде у нее мелькнул испуг.
– Я уверена, что он делает все, как ты сказал. Он умеет снимать и делает это аккуратно.
Стрикланду стало интересно, заплачет ли она, беспокоясь о своем муже, находящемся в море. Он сел на постели.
– Если ты не волнуешься за него, то почему нервничаешь?
Слез не было. Она, похоже, владела собой.
– Я, должно быть, чувствую себя виноватой. Вот в чем дело.
– Понятно.
– Знаешь, мне приходится задавать себе вопрос, люблю ли я его.
– И что тебе приходится отвечать себе?
– Ну, да, – проговорила она, как само собой разумеющееся. – Конечно же, я люблю его.
Стрикланд прислонился к освещенной солнцем стене и подложил за спину подушку.
– Убей меня, я не понимаю, что это значит.
– Ты не знаешь, что значит любить?
– Этим словом обозначается столь многое, что я действительно не знаю. Это как алиби. – Он непонимающе пожал плечами.
– Я была его женой двадцать лет. Мы пережили Вьетнам. У меня никогда не было другого мужчины. Мы росли вместе.
– Кое-кто назвал бы это проблемой взаимозависимости, – подытожил Стрикланд.
Энн засмеялась. Он встал, не одеваясь, и усадил ее рядом на кровать. По ее лицу прошла тень, и он подумал, что она опасается, как бы их не увидели в незашторенное окно.
– Может быть, и так. А ты пытаешься помочь мне?
– Ты была изолирована от этого проклятого мира. Ты исполняла роль домашней монахини для этого парня.
Она отстранилась от него и встала.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Не сердись, – попросил Стрикланд. – Это ревность. Я имею на нее право.
– Что означает «домашняя монахиня»? Что ты имел в виду?
– Ты пряталась от жизни, как Христова невеста. В своем искусственном мире. Укрываясь от жизни на том острове.
– Нас устраивало это.
– Вас устраивало это, как какую-нибудь парочку сопливых детей, ведущих инфантильный образ жизни. Этот парень ловко провел тебя, понятно?
– Нет, – отрезала она.
– А я говорю – да! – выкрикнул Стрикланд. Увидев, что Энн недоуменно уставилась на него, он сбавил тон. – Ты фантастическая женщина. Ты слишком хороша для него. Он самый обычный обыватель. Труп. Скучный и надутый.
– Я не хочу слышать ничего подобного. Я люблю его.
– А это как раз то, чего не хочу слышать я, – выкрикнул он.
Она села на кровать и печально посмотрела на него.
– Я не бесчувственный чурбан, – продолжал Стрикланд. – Я занимаюсь искусством, так ведь? Как бы там ни было, я делаю фильмы.
– Но я действительно люблю его.
– Если ты и дальше будешь произносить это с таким выражением, я за себя не ручаюсь.
– Двадцать лет это большой срок, Рон.
– Конечно. – Он с отвращением тряхнул головой. – Ради Бога. Он эксплуатировал тебя. Ты жила с ним двадцать лет, потому что противоположный пол остается для тебя загадкой. Для каждой из вас. И только потому, что ты ничего не знаешь о мужчинах вообще, ты не бросила его.
– Я знаю об этом так же мало, как и ты. – Она повернулась и пошла вниз. Вскоре она вернулась со стаканом вина.
– У тебя в самом деле никогда не было другого мужчины?
– Никогда.
Ему показалось, что она избегает смотреть ему в глаза.
– За двадцать лет у тебя ничего не было ни с кем, кроме меня? Извини, но я не верю.
– Это правда. – Теперь она глядела ему прямо в глаза. Он понял, что это так и есть. И изумился ее высокомерной невинности.
Он дотянулся и взял у нее стакан.
– Ты не должна пить из-за всего этого. Во всяком случае, в одиночку. Без меня.
Он залпом выпил ее вино и задержал дыхание, с удивлением почувствовав себя тем болваном с улицы, который был объектом его исследований и источником информации. Ему вдруг стало страшно от того, что он может потерять ее.
52
Хмурый рассвет не принес с собой буревестников, но Браун все равно развернул яхту и пошел на восток – туда, где ему привиделись сияющие перевернутые пики. Он отчетливо чувствовал вспыхнувший в душе бунт. К полудню, после нескольких часов хода полным ветром, он увидел эти ледяные громады опять, на сей раз в нормальном положении. Это был горный хребет вулканического острова. Он начал осторожно обходить его, постоянно проверяя дно под собой. Самая высокая вершина, высотой около двухсот метров, разбросала свои зубчатые ответвления в оба конца острова. Браун предполагал, что за хребтом есть большая впадина. Когда он приблизился к берегу, из каньонов на него пахнуло холодным ветром, взметнувшим грот и заставившим мачту содрогнуться на ее неустойчивом степсе.
Он увидел ниже линии снегов заросли грубой желтой травы. Кое-где горы были покрыты неведомыми темно-зелеными растениями. Ему показалось, что он разглядел несколько алых пятен, похожих на горечавку в цвету. Взору открывались места, поросшие бордовой камнеломкой, а вот деревьев не было вовсе. Совсем близко волны накатывали на берег, и он мог даже представить, как они шумят, встречаясь с землей. Временами ему казалось, что он слышит крики птиц, эхом разносящиеся по каньонам. Сразу за линией прибоя промелькнули взлетевшие большие бакланы.
День клонился к вечеру, а он все обходил обнаруженный им остров. Сумерки продолжались долгие часы, тени вытягивались такие длинные, что не хватало взгляда добраться до их конца. Море становилось чернильно-черным, а небо пронзительно синим. В тот вечер Браун услышал, как осипший юношеский голос вновь и вновь повторяет его позывной: «Виски Зулу Зулу один Майн восемь семь три». Он не ответил.
Теперь, когда он укрылся от всех, ему казалось, что сон должен вернуться к нему. Но часы шли, а он все лежал, не смыкая глаз, парализованный холодным гневом. В какой-то момент ему показалось, что ветер
