Вся хитрость заключалась в том, чтобы обладать истинным знанием, одновременно лишая такой возможности весь остальной мир. На мысль о таком обладании как раз и наводили библейские притчи. Власть над реальностью состояла в причастности к ее природе и в единоличном обладании этим знанием. В какой-то момент Браун вдруг почувствовал, что в такой власти ему всегда будет отказано.
– Я не могу поступить так, – громко сказал он. Его голос эхом пронесся среди окружающих скал.
Убедившись, что вернуться к работе больше не сможет, Браун решил вновь сойти на берег. Время было позднее, солнце низко склонилось над горизонтом. Он сел в лодку и направился вдоль западного берега лагуны в надежде отыскать дом, который видел днем раньше. Когда позади осталось несколько миль, а дом все не показывался, он повернул назад. В конце концов он высадился в бухте, которая напомнила ему ту, что он видел перед домом. Все бухты здесь были очень похожи друг на друга. Прогуливаясь по берегу, он обнаружил устье ручья и пошел вдоль него в глубь острова.
Ручей быстро бежал, прокладывая русло среди черных камней и лугов, поросших грубой желтой травой. На небольшом удалении от берега лагуны он поворачивал и расширялся, образуя пруд. Браун подошел ближе и посмотрел в воду. Он удивился, увидев там лососей, пробиравшихся вверх против течения. Они были хорошо видны в лучах заходящего солнца – огромные и тяжелые рыбины с серебристой чешуей и шрамами от ударов о скалы. Сражаясь с течением, они по долям дюйма отвоевывали у него свой путь.
При виде лосося Браун растрогался до слез. Ему подумалось, что в мире нет созданий с более тяжелой судьбой. Они победили время и океан. Они все пережили и пришли домой. Как ему хотелось стать таким, как они!
Впереди ручей падал с трехъярусного обрыва трехметровой высоты. Взобравшись наверх, Браун услышал шум моря и увидел обгоревший дом.
Направляясь к дому, он пытался вспомнить, где он видел лосося раньше. «На тихоокеанском побережье, – догадался он, – при таком же полярном свете». Он мог наблюдать за ним часами.
На этот раз он уверенно поднялся на крыльцо и прошел через комнаты первого этажа. Оказалось, что здесь находится больше почерневшей мебели, чем он заметил в первый раз. На стене висела выгоревшая вышивка с готической надписью на незнакомом языке. Повернувшись, он увидел вспышку отраженного света. К стене в этом месте было прикручено облупившееся и растрескавшееся зеркало. Приблизившись, Браун увидел в нем лицо. Лицо было темно-коричневое, бородатое, с дикими глазами, как у Заморского гостя Садко. «Или у дервиша», – подумалось ему. Лицо человека в тисках чего-то сверхъестественного и нечистого. Он поднес руку к бороде. Отражение в зеркале сделало то же самое.
– В это невозможно поверить. – Браун рассмеялся. На коричневом лице в зеркале блеснули белые зубы. Маленькое зеркало в изголовье койки на яхте обманывало его.
Он поднялся по лестнице и, открыв дверь, оказался в комнате, где уже был прежде. На полу лежал резной бивень. Из темного угла послышалась возня, и он увидел там кучу крабов. Под ногой затрещал чей- то панцирь, и он отступил назад. Ему казалось, что он где-то слышал, что водяные пастушки и сухопутные крабы воруют друг у друга яйца. Пастушки занимаются этим днем, а крабы – по ночам.
– Где вы?
С осторожностью акробата и изобретательностью инженера один из крабов спускался по ножке древнего кресла-качалки. Уцепившись одной клешней за полоз кресла, а другой за край сиденья, он подождал, когда его закованное в панцирь тело обретет равновесие, с грохотом шлепнулся на пол и поспешил прочь, как рыцарь, волоча за собой свой меч. Браун подошел к креслу и посмотрел на истлевшие одеяла и конский волос, которые в прошлый раз показались ему фигурой человека. Гнездо крабов он принял за свою жену.
– Джонни Землепашец, – затянула бессердечная женщина во мраке. – Джонни лучше-бы-тебе-не-ви- деть-океана.
Это была старая песенка, напоминавшая ему о том, с чем он не хотел иметь ничего общего.
– Посмотри туда, – пропело гнездо женским голосом.
Брауну захотелось призвать на помощь того честного красноречивого молодца, за которого он выдавал себя. Но образ, в котором он когда-то представал перед прессой, не вырисовывался. Слишком многое надо было объяснять. Что-то заставляло его обратить внимание на окно. Браун не поддавался. Он боялся, что может увидеть другое лицо, под стать своему. От ума и глаза можно ждать любых вывертов, ведь он почти не спал все эти дни.
– Посмотри туда, – нараспев произнесла она. Он представил, что это завывает тонкая женщина с голубыми, как вода, глазами.
В конце концов, сломленный, он согласился повернуться, испытывая ужас от того, что может увидеть в окне. Там, вместо заходящего солнца, теснилось бесчисленное множество бесформенных дисков, уходивших в бесконечную глубину на неожиданно расширившемся горизонте. Это была какая-то пародия на визир секстанта. Каждый искаженный шар был отражением другого в большом зеркале, каждый висел, наполовину погруженный в замерзшее море. Они продолжались вечно, уходя в бесконечность, во вселенную бесконечного своеобразия. В океане, как бы говорили они, не может быть меры и смысла. В нем не может быть ни направления, ни горизонта. Океан лишен начала, здравого смысла и света.
В таком океане надо распрощаться со справочниками и верой в счастливую звезду. «Эта игра не по мне», – подумал Браун. Нырнув в пучину, он чувствовал, что акваланг почти пуст. Дыхательное горло сжалось. Глубокие вдохи не наполняли воздухом грудь. Надежда покинула его, и он упал на колени, страстно желая ее возвращения и сожалея о своей лжи.
На секунду ему показалось, что он может справиться с наваждением. «Я отправлюсь домой, – думал он, – пока я на самом деле не принял гнездо крабов за жену. Пока я не стал довольствоваться привидением вместо жены». Но ему было ясно, что возвращаться слишком поздно. Он уже был другим человеком с другой судьбой.
59
Стрикланд направлялся в офис капитана Риггз-Бауэна. На лужайке Саутчестерского яхт-клуба цвели бледно-желтые нарциссы, из кустов белой акации доносились трели какой-то певчей птицы. Ему припомнилась пропитанная духами, алкоголем и звуками волынки атмосфера, царившая здесь прошлой осенью.
Капитан заваривал на мармите чай «тайфу». Он был в белом ирландском пуловере и бордово- золотистом аскотском галстуке – это был первый «аскот», попавшийся Стрикланду на глаза за последние годы. На столе у капитана стояли флаги, среди них он заметил национальный американский и английский военно-морской. В рамке на стене за столом красовался документ с арфами и якорями Королевского ирландского яхт-клуба.
Капитан Риггз-Бауэн пил чай с сухим молоком. Стрикланд предпочитал с лимоном.
– Ну вот, – проникновенным голосом проговорил капитан, – он на переднем крае, ваш человек. Вы должны быть довольны.
– Да, – отозвался Стрикланд. – Мы довольны. Может быть, теперь у вас будут какие-нибудь комментарии по поводу Гонки для нашего фильма?
– Я испытываю искушение прокомментировать гонку, – признался Риггз-Бауэн. – Но пока не буду делать этого.
– Как ему удается это? Что вы думаете?
– Интересный вопрос. Я бы тоже хотел это знать.
– Его яхта, должно быть, лучше, чем вы думали.
– Х-мм… – Капитан уклонился от ответа.
– Такое возможно?
– Я в полной растерянности, Стрикланд. Совершенно сбит с толку. Нам придется искать ответ в его бортовом журнале. Надо будет тщательно разбираться с его записями.
– Зачем?
Риггз-Бауэн с невинным видом посмотрел за окно, где стоял весенний день.
– Ну, за тем, чтобы найти там секрет его успеха. – Он повернулся к Стрикланду с уверенной улыбкой на лице. – Разве нет?
– Когда все закончится, вы предстанете перед нашей камерой?
– Когда все закончится – да. У вас может получиться более сенсационный фильм, чем вы думаете.
