черной, как смоль, бородой, с большими руками и усталой спиной. Он носил такое же, как все граждане города, платье и войлочную шапку. Был задумчив и несловоохотлив.
Юноша расспрашивал о странах, куда ходил Моисей, и тот, если был в настроении, рассказывал. Воодушевленный его словами, Адапа уходил в свою комнату мечтать о путешествиях. Ложился в постель и тут же засыпал, уже не слыша, как небо поет песнь земле, разбрасывая звезды.
А сегодня утром Моисей не смог встать с постели. К нему боялись подходить, думая, что это тиф. Адапа заглянул в открытую дверь его хижины. В полутьме белело осунувшееся лицо иудея. Больше он ничего не увидел — старая рабыня зашикала, зашептала, оттаскивая юношу за рукав.
Расстроенный, Адапа отправился в открытый двор, где у ворот уже ждала пара белых лошадей, запряженных в двухколесную повозку. Рядом стоял раб, высокий тощий хетт с реки Галис. Он отличался зубоскальством и болтливостью, у него была широкая улыбка и плохие зубы. Длинные волосы сальными змейками лежали на сутулой спине. На щиколотках он носил браслеты с бубенчиками, которые тихо позвякивали при каждом шаге.
— Ездить с таким — только позориться перед честными гражданами, — с раздражением прошептал сын судьи, но в повозку забрался, хмуро взглянув на возницу.
По окончании занятий он сидел во дворе и думал о незнакомой девушке. Он чувствовал, что близок к отчаянию, что теряет голову. Он даже готов был признать, что не было никакой девушки, а все только морок, плод мозга, задыхающегося от жары. Но в этот самый момент из ниши снова выскользнула она, в желтой накидке, босая, с узорами на стопах, выполненными хной.
Адапа смотрел на нее, словно пораженный молнией. Наконец он пришел в себя и начал очень медленно вставать.
Глава 7. ДВОРЕЦ НАВУХОДОНОСОРА
Внутри городских стен уже кипела хозяйственная жизнь. Гигантский комплекс дворца возвышался над суетой. Дорога процессий сверкала голубыми изразцами, диковинные звери на стенах стремились во дворец, будто маня путешественника за собой. Ворота Иштар поднимались в фиолетовую высь, великолепные в своем монументальном величии. Южный дворец, словно чего-то ждал.
Тронный зал, наконец, опустел, все три его входа были заперты. Суровые горцы с Тауруса стерегли покой этих стен. Посланцы из Элама, наконец, удалились. Смолкли голоса, шарканье, тихий звон золотых украшений, подобный шелесту. Уже отправили в счетную канцелярию приношения, угодные Вавилону. Уже можно было закрыть глаза.
Воинственный дух Набопаласара витал в этих стенах. С того времени как в Вавилоне утвердились арамеи, в стране произошли большие перемены. Новый царь, избранный Набу и Мардуком, заключил союз с индийцами, диким племенем, управлял которым такой же дикарь Киаксар.
И объединенные армии двинулись на Ашшур.
Ассирийское государство, потеряв своего последнего великого царя, Ашшурбанапала, быстро катилось к закату. Гибель империи была неизбежна. Во многих покоренных провинциях начались кровавые восстания.
В весенние месяцы Набопаласар и Киаксар вошли в Ниневию и сравняли богатейший и прекрасный город с землей. Дворец ассирийских царей, «не имеющий соперников», был разрушен и предан огню, а камни фундаментов сброшены в канал, в чьи воды он гляделся, как заносчивая красавица в зеркало.
После такого удара ассирийские города уже не смогли подняться. В руинах лежали Ашшур, Ним-руд, Дур-Шарукан. Тигр окрасился кровью, и в мутных водах Верхнего Заба плыли трупы.
На равнинах мидийцы и царь Вавилона настигали воинов Ашшура, закрывали входы и выходы и убивали их без числа. Мирных жителей уводили в плен и делали своей собственностью. Вавилонские боги — Бел, Иштар, Адад, Син, Шамаш, Нергал с молчаливым одобрением смотрели на разграбление.
Избавившись от опасного врага, Вавилон вновь занял господствующее положение в Передней Азии и мог соперничать с Египтом.
Тронный зал Южного дворца поражал воображение каждого, кто входил сюда. На стенах его, покрытых белым гипсом, размещались искусные рельефы: гигантские фаллические «древа жизни», шагающие львы. Из многоугольных кессонов потолка свисали бронзовые лампы, инкрустированные золотом, серебром и драгоценными камнями. Двери из дорогого кедра были обиты медью, дверные петли и засовы выполнены из бронзы. Пол устилала великолепная мозаика, изображающая царскую охоту.
Захватывающее впечатление производили размеры зала, где каждый шаг освещали многочисленные, лампы. Но сейчас их свет был приглушен.
Напротив средней двери располагалась сумеречная ниша. В ней-то и находилось сердце страны — трон Навуходоносора. К нему вели ступени, покрытые резным орнаментом и клинописью. У основания лестницы стояли четыре воина-наемника с обнаженными короткими мечами.
За закрытыми дверями, наконец, смолкли отголоски шагов. Теперь в тронном зале слышалось лишь легкое потрескивание фитилей в светильниках.
Раздался сдержанный кашель, невнятное бормотание. Воины стиснули рукояти мечей. На троне, возносясь над роскошью зала, сидел Навуходоносор в глубокой задумчивости. Он был болен и, как ему самому казалось, неизлечимо. Но царь еще крепко держал страну в руках.
Его желтые пальцы вцепились в подлокотники трона, воротник душил, шапка, словно раскаленный котел, жгла голову. Навуходоносор рывком сорвал ее и небрежно бросил на колени. Шапка соскользнула на пол, так и осталась там лежать.
Навуходоносор поднялся и, тяжело ступая, устремился вниз. Слишком сильно болела голова. Тревожные мысли не отпускали царя.
Через дверь, почти неразличимую в задней стене, он прошел в обширную комнату, где были установлены фонтаны. Вода всплескивала мелодично и монотонно, словно сыпалось серебро. Навстречу ему выбежал маленький раб с красной лентой в темных волосах и в красном халате из тонкой ткани, складки которой лишь подчеркивали изящное тело. Он упал к ногам царя, вытянув руки.
— Встань, — кратко приказал тот.
Мальчик подчинился, неловко подбирая полы халата. Детская макушка, темный шелк волос, пересеченный алой лентой, на свету окрашен в медный цвет по самому краю. Медленное поднятие головы. Изменение ракурса — лицо ребенка распускается, словно бутон. Нежный пушок на щеках, узкий подбородок, обусловленный тонкостью челюстной кости, чистый, очень белый лоб, украшенный татуировкой. Глаза мальчика цвета пальмовой коры с испугом глядят на могучего царя.
Своей— большой ладонью тот взял мальчика за подбородок, пальцами осязая глянцевую гладкость кожи. У левого глаза, с внутренней его стороны, синела жилка, плавился холодный блик. Это прикосновение напомнило царю другое, острое, шероховатое — статуя Мардука.
— Распусти ремни на сандалиях, — проговорил, наконец, Навуходоносор.
Невольник только этого и ждал — подбородок его избавился от царственных пальцев. Мальчик нагнулся и ловко распутал узкие ремешки. Босой, неспешно ступая по коврам, Навуходоносор пошел к фонтану, оставив ребенка стоять на коленях с парой сандалий в руках. Раскрыв рот, раб смотрел вслед царю без мысли, без чувств, словно превратился в каменное изваяние.
Фонтаны были устроены здесь и в смежных комнатах. Вода проходила сквозь особые фильтры и была столь прозрачна, что, казалось, хрустальные брызги разбиваются о воздух, превращаясь в радужные осколки, в мгновения прохлады.
Навуходоносор опустил* руку в холодную воду. Произошла метаморфоза — пальцы преломились, распухли, влажно замерцали камни перстней. Это на что-то похоже. Так уже было когда-то. Очень давно, когда он был моложе, когда не было столь мучительно-острого ощущения времени, его бесконечности, и конечности личного бытия, когда жрецы сдерживали свои аппетиты, боялись его, молодого льва, преемника царя-завоевателя. Когда не рвались так к власти, а алчность, свойственную своему сословию, прятали за маской служения богам.
Сейчас не прячут. Сейчас они сильны. Но вот сын… Сын слаб против них. Ничего, ничего. Жрецы
