рогатая лестница.
Сара предложила руку Иштар-умми, и вавилонянка, с вызовом глядя на нее, поставила ногу на перекладину.
Все-таки они покинули дом! Иштар-умми ликовала. Дерзко сверкнув, глазами, девушка наклонилась к уху аравитянки и прошептала:
— Порой я сожалею о том, что не родилась мужчиной. И вот теперь, там, на балюстраде, я подумала о том же. Ах, Сара, не будь ты рабыней… — и она расхохоталась, глядя, как нахмурилась ее служанка.
— Спусти на лицо покрывало, — строго сказала Сара.
— Вот еще! Я пока не замужняя женщина!
— Но и не публичная! А стараниями твоего отца скоро ты выйдешь замуж.
— Ну и длинный же у тебя язык! — огрызнулась Иштар-умми.
— Куда мы пойдем? — сухо поинтересовалась служанка.
— А я разве не сказала? Мы отправимся в целлу.
— Зачем это? — насторожилась Сара.
— Я хочу поговорить с богиней. Скажу тебе правду, Сара, я хочу любить, хочу, чтобы Иштар помогла мне. Я буду просить ее об этом. Я не против замужества, но хочу выйти по любви.
— Хорошо, что твой отец тебя сейчас не слышит. Разговаривая, они шли по неширокой улице жилого квартала с непрерывными оштукатуренными стенами, кое-где разделенными нишами и выступами. Тротуар постепенно поднимался, но женщины легко взбегали по разогретым на солнце ступенькам, отшлифованным тысячами ног.
Здесь было сравнительно тихо, попадались навстречу рабыни с кожей цвета олив, обремененные корзинами со снедью и кувшинами с питьевой водой. Мелкие торговцы ехали верхом на навьюченных осликах. Копыта звонко стучали по плитам, которыми была вымощена улица. Один торговец предложил Иштар-умми с лотка засахаренную грушу, и девушка, не замедляя шага, взяла ее. Сара отдала торговцу мелкую монету и бросилась догонять госпожу.
Они шли быстро. Одна улица сливалась с другой, плавно перетекая в третью, образуя почти прямую линию с непрерывной неровной тенью от противоположной стены и шапками финиковых пальм, растущих во внутренних дворах домов.
Наконец женщины вышли в сад, примыкающий с одной стороны к самому Евфрату. Близился месяц нисанну, природа вступала в пору обновления, и сад пестрел цветами и источал дурманящие ароматы. Где- то в отдалении слышались голоса — рабы занимались искусственным оплодотворением финиковых пальм.
Мужские метелки заботливо вкладывались в женские соцветия «древа жизни». Цвели гранаты, инжир, белой пеной вскипали грушевые деревья.
По узкой тропе Иштар-умми вышла к каналу, пересекающему сад. Здесь, в небольшой, отведенной в сторону заводи, цвели лотосы. Лилии и розы подставляли небу свои раскрытые чаши, и солнце наполняло их с избытком теплом и светом.
Девушка села прямо на траву в тени пальмы, прислонившись спиной к ее шероховатому стволу. Темные глаза вавилонянки полнились загадочным сиянием. Она о чем-то напряженно думала, но мысли ее были приятны.
Сара наслаждалась покоем этого места, блеском воды в канале, дыханием цветов. Небо было необыкновенно яркое, синее, такое, что и смотреть нельзя — слишком сильно искушение обрести крылья. Она ступала босыми ногами по траве, чувствуя ее мягкость.
— Знаешь, Сара, здесь так хорошо, что хочется умереть, — внезапно нарушила молчание Иштар- умми.
Аравитянка встрепенулась.
— Странно слышать такие слова из твоих уст, — отвечала она. — Мир прекрасен до слез, а жизнь так быстротечна. В твои годы, кажется, что дорога длинна, на самом деле, это не так. Вот, смотри, мне уже сорок, а я помню дни, когда была такой, как ты теперь, так же отчетливо, словно и не истекли десятки лет.
— Да? И много у тебя было счастья?
— Было много радости. Я любила свой дом.
Иштар-умми отвернулась, закрыла глаза: Так обострялись все звуки и запахи. Так можно было просто молчать и думать, но Сара продолжала:
— Я часто думаю о доме. Моя семья погибла. Может быть, там кто-то и остался из родни, а кто-то живет в Вавилонии. Вот только места юности притягивают, и ничего с этим не поделаешь. Увижу ли я когда-нибудь Иерусалим, развалины храма? Наверное, нет.
Она покачала головой, сорвала с ветки цветы граната.
— Так что не спеши к ночным богам. Царство Нергала не чета верхнему миру, и его дворец куда беднее Этеменанки. Поднимись, я украшу твою голову цветами.
Иштар-умми прижала прохладные пальцы Сары к своим вискам. От женщины пахло кипарисовым маслом, ее короткие завитые волосы придерживала белая лента, светились ожерелья на полной шее. Раздался отдаленный взрыв смеха, веселые голоса что-то выкрикивали. Зазвучала песня. Пел молодой раб, ему в такт прихлопывали.
— Если бы была жива твоя мать, она бы порадовалась твоей красоте, — сказала Сара, глядя девушке прямо в глаза.
Иштар-умми поджала пухлые губы:
— Да, была бы жива, если бы не этот пятый ребенок, который забрал себе ее жизнь!
— Ты несправедлива. Они ушли вместе.
— Да. Но этого не должно было случиться!
— Боги решают за нас, — вздохнула Сара и направилась к ограде, едва видневшейся сквозь зеленое кипение листвы.
Покинув сад, женщины шли молча. Воспоминание о матери расстроило Иштар-умми. Девушка думала о прежних днях, о счастье находиться рядом с матерью, о ее глазах, все видящих и понимающих, о ее последней беременности. Пятого ребенка она носила тяжело, все время болела, страшно осунулась и подурнела. На самом деле (уже позднее кто-то сказал Иштар-умми) у нее когда-то умерло трое детей, и значит, эта беременность была восьмой.
Воспоминание о матери вернуло ее в детство, где чистым светом сияла любовь, и не было ни слез, ни потерь. Сара шла, склонив голову. Она тоже о чем-то думала. Губы ее иногда шевелились, точно женщина шептала молитвы. Но делиться своими мыслями с госпожой она не собиралась.
Близилась главная улица квартала. Гул сотен голосов приближался, и звучал точно хор неприкаянных душ. Кричали животные; торговцы во все горло расхваливали свой товар, до испарины торговались с покупателями. Повсюду сновали рабы с тюками, их обнаженные тела пекло солнце. За тростниковой стеной слышался стук молотка каменотеса.
В разных направлениях двигались повозки: богатых горожан, украшенные дорогими тканями, подчеркивающими значимость хозяина и создающими тень; ремесленников и бедных людей, которые куда- то отправлялись целыми семьями — с голодными кричащими детьми и худыми женами.
Торговцы готовой снедью тащили за собой тележки и, если удавалось, занимали место в какой-нибудь нише и раскладывали свой товар. Вкусно пахло печеной, политой тростниковым медом тыквой, вареной чечевицей и бобами. За мелкую монету можно было купить фиников, гранатов, холодной воды и пальмового вина. Нередко обедающие располагались здесь же, на тротуаре, в жидкой тени, падающей от стен.
Ближе к центру в толпе все чаще стали мелькать расшитые золотом одеяния жрецов. С лязгом проходили отряды пехотинцев в бронзовых панцирях и поножах, с короткими мечами и луками. Лес копий, похожий на обугленные пальмовые стволы, поднимался над бронзовыми шлемами, ослепительно сверкавшими солнечными бликами.
Гигантский массив «Дома основания небес и земли» — Этеменанки — приближался с каждым шагом, восхищая своим великолепием. Вавилонская башня возвышалась над городом, отмечая центр мира, высоко в небо, вознося храм Мардука, верховного божества, для которого здесь поставили золотое ложе и стол.
