— Когда я держала малышку на руках, во мне вдруг вспыхнуло желание, чтобы ей рассказали. Я хотела, чтобы она знала, как я любила ее и что я всем сердцем была уверена: то, что я делаю, — во благо моему ребенку. Но я не просила, чтобы ей рассказали, и думаю, так лучше… потому что она никогда не станет меня ненавидеть.
«Или любить», — неожиданно подумала Кэтрин.
— Ты ведь ненавидишь свою мать, да, Кэт?
— Мне кажется, ненавидела. Сначала, но…
«Но сейчас, — подумала Кэтрин, — я почему-то хочу дать ей знать, что все понимаю. Хочу уверить, что жизнь у меня сложилась счастливо, как она и надеялась, что я выросла в спокойствии и любви».
— Кэт, если ты можешь простить ее, — тихо произнесла Алекса и еще тише добавила, точно молила:
— И если только это возможно, пожалуйста, прости меня.
— Простить тебя, Алекса? Это я должна просить прощения. Я, всегда так желавшая, чтобы ты была моей сестрой, сама оказалась очень плохой сестрой, когда ты во мне нуждалась.
— Но ты все равно моя сестра, — прошептала Алекса, не спрашивая, а спокойно утверждая это самым нежным шепотом настоящей любви. — Ты — моя сестра, моя Кэт.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 22
— Куда дальше? — спросил Джеймс Элиота.
Обед в некотором роде был праздничным. Они наконец закончили сложнейшие переговоры, которые позволяли надеяться, что сделан небольшой, но шаг вперед. Переговоры заняли месяц, и Джеймс просто выдохся, старясь сохранить свое знаменитое хладнокровие. И все же он задавал вопрос об очередном проекте.
— Как насчет того, чтобы обойти вокруг света на яхте? — предложил Элиот.
— Нет. Со мной все в полном порядке, дружище.
— Я в этом не уверен, Джеймс, — честно признался Элиот; он с каждым днем все больше и больше узнавал в Джеймсе себя: бесстрашного человека, которому больше нечего терять.
— А я уверен.
— Что ж, это чертовски здорово для будущего свободного мира.
— Отлично. Так что же дальше?
— Колумбия, но не раньше августа. Но там, возможно, придется провозиться всю осень, так что вопрос об отдыхе на море остается в силе.
— Я, вероятно, не поплыву на яхте, а может быть, останусь на какое-то время в Европе.
— Звучит неплохо.
— Думаю съездить на Иль.
— Ты ничего там не найдешь, Джеймс. Мне казалось, мы договорились, что я буду держать тебя в курсе дела, а ты будешь держаться подальше от расследования. Понимаю: прошло уже семь месяцев, а мы все еще не имеем ни одной зацепки, но…
— Причина, по которой я хочу поехать на Иль, чисто сентиментальная: они так любили этот остров, — перебил Джеймс. — Я пытался убедить себя в том, что мина скорее всего связана именно с желанием родителей посетить Иль. Но не смог; очевидно, так же считаешь и ты. Почему, Элиот? Существует ли что-то еще?
— Ничего особенного, кроме кровавой истории этого проклятого места.
— Кровавая история Иля? Мать с отцом описывали его как райское местечко.
— Остров — рай, но время от времени сотрясается от преступлений его правителей. Конечно, в роду Кастиль были и благородные и милосердные монархи, но попадались и отъявленные негодяи.
— Ален? — удивленно спросил Джеймс.
Он помнил, что родителям принц показался очень приятным молодым человеком. И еще помнил умное и, казалось, искреннее письмо с соболезнованиями, присланное Аленом после гибели Марион и Артура.
— По мнению разведслужб свободного мира, Ален не опасен.
— Но разведслужбы установили за ним наблюдение. Почему?
— Из-за отца Алена. Жан-Люк был изгнан с острова своим старшим братом Александром, и за годы изгнания, проведенные на Ривьере, он создал империю насилия и террора. С возвращением его на Иль в качестве монарха, так как Александр умер, не оставив наследника, чудовищная власть Жан-Люка стала еще более могущественной и опасной. Как глава государства, террорист Жан-Люк пользовался дипломатическим иммунитетом и привилегиями. Мы могли только наблюдать за ним и надеяться, что Жан-Люк не превратит одно из наиболее важных в стратегическом отношении островное государство Средиземноморья в ядерную державу. Мы не могли убить его, но кто-то смог. Мы до сих пор не знаем, кто его убил, ведь у Жан-Люка было много врагов, включая бывших «друзей», которых он предавал. Как бы там ни было, но Жан-Люк погиб семь лет назад, когда его взорвавшийся самолет поглотила морская пучина.
— И?..
— И Ален Кастиль наследовал трон, а преступная активность, кажется, прекратилась.
— Кажется?
— Этим вопросом мы задавались семь лет назад. Жан-Люк никогда не скрывал своей деятельности. Это было частью его мании всемирного господства. Он щеголял своей силой, подкупами и наслаждался тем, что цивилизованный мир не может остановить его. Со вступлением Алена на трон возник вопрос: прекратил ли он преступную деятельность отца или же сын просто более сдержан и, значит, еще опаснее, чем Жан-Люк? За Аленом следили очень тщательно, но не было ни одного свидетельства того, что он продолжает реализовывать угрозы Жан-Люка.
— Почему все же ты рассказываешь мне об этом?
— Не хочу, чтобы ты, услышав сию историю, считал, что сделал великое открытие. Опасность для общества некоторых членов королевской семьи Иля — старая новость.
— Ты когда-нибудь встречался с Аленом?
— Нет.
— Но ты бывал на Иле?
— Да, много-много лет назад. Жан-Люк был в изгнании.
— Почему бы тебе не поехать со мной? — предложил Джеймс.
Наблюдая за реакцией Элиота на свое приглашение, он увидел, как опытный агент борется с нахлынувшими на него чувствами. Джеймс уже видел такое выражение в глазах Элиота, когда тот говорил о бесплодности мести. Тогда за этим выражением скрывалось что-то личное, какая-то давняя, но все еще не забытая потеря, и сейчас взгляд говорил о чем-то очень личном и очень болезненном. «Здесь явно что-то связано с Илем», — решил Джеймс.
— Разница между консультантами-посредниками и оплачиваемыми гражданскими служащими заключается в том, что мы должны появляться на основании официального приглашения, — легко возразил Элиот. — Поезжай, Джеймс, полагаю, остров тебе покажется очень мирным уголком.
Мирным? Джеймса это удивило. Его воспоминания о мире были сейчас очень далеки. Он все еще жил энергией гнева, хотя за последние месяцы его чудовищные эмоции немного поутихли, неохотно уступив место опустошенности, ощущать которую было даже хуже, чем постоянную ярость, — в этом было еще меньше жизни. И в этой странной тишине Джеймс стал различать тихие голоса своих нежных чувств, каким-то чудом все еще живых — вновь зазвучавший хор проснувшейся радости, который звал Джеймса к ней.
«Вернись к Кэтрин, — пели голоса любви. — Вернись к своей единственной».
Но Джеймс понимал, что ему нечего предложить Кэт. Больше пустоты, меньше жизни, бывшей в нем в то утро, когда он попрощался с Кэтрин. Может быть, Джеймс и найдет немного мира на этом острове — мира, который успокоит его истерзанную душу.
А что, если голоса не утихнут? Что, если романтический островной рай просто заставит нежные воспоминания любви звучать громче и увереннее? Джеймс не мог ответить на эти вопросы. Но он знал (и
