и любви испытываем все мы, потому что у нас есть ты, моя маленькая Кэти?»
Плоду Бринн было два с половиной месяца — ровно столько же, сколько сейчас Кэти: сокровище любви было зачато именно в ночь рождения Кэти, после звонка Джеймса, когда они со Стивеном позабыли от счастья о мерах предосторожности, которые теперь постоянно применяли, дабы не испытывать боль возможной очередной потери. Ребенок уже на шесть недель прожил дольше, чем дети, ранее потерянные Бринн, и доктор был настроен очень оптимистично, но Бринн все же еще ничего не говорила Стивену. И не скажет, пока не убедится окончательно, а это произойдет, возможно, гораздо раньше, чем ее тайна станет заметна.
— Что-то не слышно беспокойного ребенка, — тихо сказала Бринн.
Как только ее голос разбил этот волшебный миг, Алекса, совершенно потерявшая чувство времени, на какое-то мгновение смутилась. Но совсем другая реакция была у Кэти. При звуке голоса Бринн ее карие глазки заблестели, милое личико вспыхнуло, и крошка повернулась точно на этот звук, так хорошо ей знакомый, — звук материнского голоса.
— Она совсем не беспокойная, — возразила Алекса, тут же взяв себя в руки и пристально всматриваясь в Кэти: смутное беспокойство, возникшее при звуках ее голоса, было совершенно забыто.
— Она всегда такая, — сказала Бринн, принимая у Алексы развеселившуюся дочь.
— Ну, как тут моя маленькая девочка? Хорошо поспала? Ах, Кэти, Кэти, посмотри на свои розовенькие щечки! Тебе нужно было как следует отдохнуть, потому что вы с папочкой уж очень долго резвились, да?
Какое-то время она радостно ворковала с Кэти, после чего снова взглянула на Алексу. И тут же на милое лицо Бринн легла тень.
— Алекса, ты плакала?
— Слезы счастья, Бринн. Я так счастлива за тебя и Стивена… и за Кэти.
— Спасибо тебе, — прошептала Бринн, в глазах которой тоже появились слезы. — Я до сих пор не могу поверить в это чудо. Сердце мое замирает при каждом телефонном звонке.
— Но я считала, что удочерение было закрытым. Джеймс наверняка предпринял все меры, чтобы биологическая мать не могла разыскать девочку.
— Да, это так. Но все же…
— Кэти — твоя дочь, Бринн, — со спокойной уверенностью произнесла Алекса и повторила про себя: «Я дала обет любви, и я никогда его не нарушу».
Сейчас она уже говорила своим обычным голосом, а не тем особенным, каким только что беседовала со своей маленькой дочерью, видя на личике Кэти полное умиротворение. Убежденная в том, что ей не придется прощаться с Кэти, скрывая свое волнение, Алекса сказала:
— Она твоя дочь, Бринн.
Джеймс вернулся из Колумбии первого ноября. Единственной интересной весточкой в ожидавшей его почте была записка, доставленная персонально и датированная двумя неделями раньше: «Джеймс, у меня есть прекрасные новости. Позвони мне. С любовью, Алекса». Она не стала раскрывать свои новости по телефону, но через тридцать минут после звонка Джеймса уже стояла на пороге его дома в Инвернессе.
— О, Джеймс, чем я могу тебе помочь? — воскликнула Алекса, увидев друга; он выглядел таким изможденным: красивое лицо осунулось, темно-голубые глаза поблекли.
— Помочь мне?
— Ты столько для меня сделал, и я…
— Алекса, я в полном порядке. Просто чертовски устал. — Джеймс попытался улыбнуться, но у него не получилось, потому что он совсем отвык улыбаться, и честно признался; — Вообще-то переговоры идут довольно успешно. Если все пойдет нормально, нам удастся подписать соглашение до Рождества.
— Ах, отлично! Было бы замечательно, если бы ты приехал сюда на Рождество.
— Итак… выкладывай свои потрясающие новости.
— Мои прекрасные новости заключаются в том, что мы с Робертом собираемся пожениться в День святого Валентина. И хотим, чтобы ты был свидетелем, так же как Кэт и Бринн будут…
— Он знает?
— Нет, Роберту ничего не известно. И я никогда ему не скажу.
— Он должен знать, Алекса.
— Я не могу ему сказать. Думала, что когда-нибудь смогу, но две недели назад мы ездили в Ричмонд навестить Кэти. Роберт так ее любит, а Кэти любит Роберта: такое впечатление, что они оба каким-то образом что-то чувствуют. Но они не знают и никогда не узнают, и только таким образом их любовь навсегда останется радостной и беззаботной. Я слишком люблю Роберта, чтобы сказать ему. Лучше распрощаюсь с ним навеки, нежели причиню такую боль.
Алекса пожала плечами так, будто Джеймс мог не понять, но он ее прекрасно понял: «О да, Алекса, я знаю все о том, что значит слишком любить человека, не желая причинить ему боль или опечалить. Именно поэтому я простился с Кэтрин, которую любил… люблю слишком сильно».
— Ах, Алекса, — вздохнул он.
— Что, Джеймс?
— Я лишь смутно помню времена, когда все казалось ясным и наполненным счастьем. Эта память о таком далеком, что я порой сомневаюсь, существовало ли это время на самом деле?
— Безусловно, существовало и настанет снова. Все к лучшему, Джеймс, — для нас обоих. Так должно быть, — твердо заверила Алекса, и прекрасная мечтательная улыбка предшествовала ее спокойному признанию. — Все будет гораздо лучше к Рождеству.
— Алекса, ты уже второй раз упоминаешь Рождество. Тому есть причина?
— Да, вообще-то несколько причин. Прежде всего ты будешь здесь, вернувшись с триумфом из Колумбии. И Кэт приедет, потому что собирается выступить на традиционном рождественском концерте в Белом доме. И мои родители будут здесь. Я очень хочу, чтобы ты с ними познакомился.
— Мне бы тоже этого хотелось.
— Отлично. Я рада. И Роберт к тому времени разведется. — Алекса счастливо улыбнулась, заставив себя удержать эту сияющую улыбку на лице, сообщая Джеймсу следующую причину:
— И к Рождеству, как бы сильно он ни желал это признать, а возможно, мне он и не признается, Томпсон Холл выяснит, что я абсолютно подхожу такой политической звезде, как Роберт.
— О чем ты?
— Ты ведь знаешь, кто такой Томпсон Холл, да?
— Разумеется.
— Ладно. Он проверяет меня на предмет того, не стану ли я помехой в блестящей карьере мужа. Сначала это меня ужасно разозлило, но потом я поняла: в любом случае, рано или поздно, кто-нибудь займется подобным расследованием, и самым лучшим рождественским подарком для меня будет известие о том, что никто и никогда не узнает о Кэти.
— Но мы уже знаем об этом. Кроме доктора Лоутона, чья врачебная этика не подвергается сомнению, о твоей беременности знают только люди, которые очень сильно тебя любят. То же самое относится к людям, знающим о твоих отношениях с Робертом. — Джеймс внимательно всматривался в изумрудные глаза Алексы и, увидев, что она не выдержала его испытующего взгляда, забеспокоился. — В чем дело, дорогая?
— Хилари знала о нашей связи.
— Что-о?
— Да, это жестокая и коварная Хилари подстроила наш разрыв.
— Она знала о вас до того вечера на гала-представлении?
— Да. Хилари — потрясающая актриса, не правда ли? Возможно, если бы ты держал ее руку в тот вечер, то тоже почувствовал бы лед. — Алекса смягчила тон, пытаясь погасить пылавший в глазах Джеймса гнев. — Конечно, не исключено, что руки Хилари всегда холодны, как ледышки.
— Это же все меняет, Алекса!
— Хилари ничего не знает о ребенке. Она уверена, что наши отношения с Робертом благополучно распались. И ты не хуже меня понимаешь, что в противном случае она бы всю весну околачивалась здесь. Кроме того, Джеймс, если бы Хилари о чем-то и пронюхала, она не стала бы скрывать подобную сенсацию
