его на первой странице и протянула Джейсу.
— Вот так Уинни видела мир. Хотела его видеть.
Это было нечто совершенно ошеломляющее — отражение мира Уинни, сделанное в цвете и строгое по стилю. Даже если бы пейзаж с едва намеченными деталями был выдержан лишь в серых тонах, это уже было бы произведением искусства.
Но этот пейзаж был отнюдь не серым! На первый взгляд могло показаться, что здесь причудливо соединяются невероятные тона и оттенки. Но разве не такое изумрудное небо — впрочем, даже трудно подобрать название для этого оттенка — ласкает зеленовато-бирюзовое кукурузное поле в Канзасе? А как насыщен цвет этих роз!
— Это вы рисовали?
— Да. Но это цвета Уинни. Точное воспроизведение ее цветов.
— Откуда вы знали, какой цвет она видит… предпочитает?
— Я спрашивала ее, и она показывала мне, когда могла, если этот цвет находился в наборе красок, который я купила. А если такого цвета не было, что случалось нередко, мы создавали его, смешивая краски для получения нужного цвета. Сначала я раскрашивала всю панораму, делая это по указанию Уинни. У нее не были развиты моторные способности, и она не могла рисовать самостоятельно. Потом я показывала на дерево, на цветок, птицу или облако и спрашивала, какого цвета они должны быть. Мы смешивали краски и находили нужный оттенок, после чего я обязательно рисовала улыбающееся лицо.
— А что вы делали потом с пейзажами и улыбающимся личиком?
— Ничего. Я выбрасывала это. Интересен был сам процесс. Уинни хотела, чтобы я знала цвета, которые она видит. Я тоже хотела их знать, и после того как мы определяли, скажем, цвет неба, каким она его видела, изображение на бумаге для нас уже не имело никакого значения.
— Значит, этот рисунок новый?
— Да. Когда я составляла планы на будущее, я решила вспомнить прошлое. Если сумею. До Уинни я никогда не. рисовала и не писала красками. У меня не было ни повода для этого, ни склонности. До Уинни я даже не знала, что могу это делать, а после ее смерти те умения, которые я, возможно, приобрела, без применения были забыты и утеряны. И еще из-за алкоголя.
— Я бы так не сказал, — заметил Джейс, удивленный сказанным ею. Очевидно, она и в самом деле верила, что ее талант — это всего лишь подарок Уинни и не имеет к ней никакого отношения.
— Ну, я пока еще могу рисовать эти образы. Образы Уинни.
Джейс понял, что Джулия не собирается признавать в себе наличие таланта. Он мог бы задать ей вопрос о ее собственной милой слепоте, но решил спросить о более важном:
— А в эмоциональном отношении это трудно, Джулия?
— Да, — призналась она. — Как это и отмечено в книгах, описывающих этапы переживания случившегося горя. Я чувствую подъем, а не печаль. Я решила сделать двадцать рисунков и установила временной предел для этого.
Она очень осторожна, эта женщина, которая едва не утонула в шампанском, а теперь старается не утонуть снова — на сей раз в рисовании, в этом опьяняющем бегстве от реальности.
— Вы планируете закончить все акварели, пока находитесь здесь? — логично предположил Джейс. Это было частью ее точно рассчитанного плана — путешествие в прошлое с его воспоминаниями и радостью, прежде чем она отважится отправиться в свое весьма неясное будущее.
— Да. Мне осталось сделать две акварели — одну завтра и одну послезавтра.
— Могу я взглянуть на другие акварели, те, что вы сделали?
— Если хотите. — «Если хотите получше познакомиться с миром моей сестренки», — подумала Джулия.
Джейс хотел. Хотел увидеть, узнать побольше о двух сестрах Хейли, и на следующих страницах альбома он узнал очень многое об изумительном мире, в котором жили Уинни и Джулия. Это было волшебное царство, где аквамариновые луны сияли в золотистых небесах, где сверкали лиловые звезды, а свежевыпавший снег по цвету был сродни розовато-лиловым стенам их номера в «Иден-Найтсбридже». Джулия отошла к дивану, пока Джейс изучал акварели. Может быть, ей нужно было сесть, этой страшно усталой балерине, может, ему нужно было остаться стоять вдали от нее, а может, им нужно было танцевать, но только танец слов.
— Не все деревья Уинни были только фуксией, — сделал вывод Джейс, разглядывая лес, завораживающий колдовскими яркими красками, под зеленым — цвета нефрита — небом с лавандовым солнцем.
Солнце Уинни было в точности таким по цвету, как и глаза ее сестры. Понимала ли Джулия, что Уинни поместила этот цвет, эту негасимую любовь в самом центре ее вселенной?
Вероятно, нет, подумал он.
— Да, — кивнула Джулия. — Только рождественская елка была фуксией. А ее дубы весной были сиреневые, ее клены — пурпурные и кремовые, березы — индиговые и золотые. Осенью все осенние листья приобретали ее любимый цвет…
— Бирюзовый.
— Да.
Бирюзовый цвет всех мыслимых и немыслимых оттенков был ее любимым цветом. Совершая путешествие по сказочному миру Уинни, Джейс обнаружил также ее любимый рождественский орнамент. Ангелы. И олени. Всевозможных тонов и оттенков.
Джейс уже знал, что ангелы были единственным украшением, которое выбрал умирающий ангел для своей последней елки. А теперь он видел их во множестве, они пели и парили на белоснежной странице. И все они были изображены с большой любовью. Но двое в центре, Джейс это знал, были самыми дорогими.
Джейс сразу понял, кто были эти ангелы. Вот тот, весь в кремовых, розовых и золотистых тонах, был бабушкой, а другой, в развевающемся бирюзовом платье, с рыжими волосами, — Гейлен.
Джейс ничего не говорил, разглядывая ангелов. Просто не мог.
Но Джулия, хорошо знавшая ту страницу альбома, которая заставила его замолчать, заговорила сама:
— Уинни любила своих ангелов. И оленей. На следующей странице вы увидите целое оленье стадо.
Да, это была парящая девятка Санта-Клауса, каждый из оленей отличался по цвету и характеру, с подписями Джулии внизу.
— Нос у Рудольфа красный.
Джулия улыбнулась:
— Красный цвет Уинни хорошо видела.
— А в остальном он… какого цвета?
— Гиацинтового, я думаю, с примесью серебристого.
— А Дэшер?
— Абрикосового, с толикой извести.
Купидон был цвета ноготков, Блитуен — цвета гвоздики и сливы. Джейс попросил Джулию назвать все тона и оттенки этой оленьей радуги. Она с такой готовностью называла их — начиная от цвета колокольчиков и жасмина и кончая лимонным и апельсиновым, что Джейсу хотелось, чтобы это магическое перечисление никогда не кончалось.
Однако же оно завершилось. И с ним закончились восемнадцать портретов счастья и радости.
— О чем будут две оставшиеся акварели?
— Церковь в день Рождества Христова — это я сделаю завтра. А послезавтра я нарисую Флоппи.
— И какого цвета будет Флоппи?
— Цвета Флоппи. Цвета желтых нарциссов. Таким был Флоппи, когда был новый. Уинни видела Флоппи таким, каким он был. Флоппи часто купали при ее жизни, — любовно проговорила Джулия. — Он был самым чистым кроликом. Но сейчас он не такой желтый и не такой пушистый.
— Его любили.
— О да!
Это было сказано с такой нежностью, что Джейсу сразу вспомнилось: Флоппи на коленях Джулии во
