атмосферы: воздух в комнате наполнился движением. Лампочка под потолком замигала, делая темнее мою тень на страницах. Запахло холодной водой.
Порыв ледяного ветра вдруг выхватил карандаш из моих рук.
Свет померк, и мне показалось, что дух Алисон стремится войти в меня. Я замахал в воздухе руками и в ужасе закричал. Она лезла в меня через ноздри, через уши, через глаза. Стопка бумаги взлетела в воздух и разлетелась на отдельные листы. Мое сознание сделалось нечетким, ускользающим; я чувствовал ее в себе, внутри себя, и за моим животным ужасом ощущал ее ревность и ненависть. Мои ноги бешено пнули стол, и он слетел с козел. Машинка грохнулась о пол; следом упал и я, правой рукой зацепив полку с книгами, которые фонтаном взмыли в воздух. Я чувствовал ее ненависть всеми органами: темнота, обжигающий холод, запах воды, свистящий шум и вкус огня во рту. Это было наказанием за недавнее тоскливое животное совокупление, совершившееся в бессознательном состоянии. Она вселилась в мое тело, заставляя его, изогнувшись, биться о доски пола. Слезы и слюна текли у меня по лицу. На миг я воспарил над собственным телом, видя, как оно бьется в конвульсиях, разбрасывая книги и бумаги; потом снова вернулся в него, мучаясь и содрогаясь, подобно раненому зверю.
Ее пальцы, казалось, просунулись внутрь моих; ее тонкие кости проникли вглубь моих, причиняя ни с чем не сравнимую боль. В ушах у меня звенело все громче и громче. Потом вспыхнул свет.
Когда я открыл глаза, все кончилось. Я уже не кричал, а скулил. Я не помнил ее ухода, но знал, что она ушла. В окно заглядывала луна, освещая перевернутый стол и разбросанные бумаги.
Потом у меня схватило живот, и я едва успел сбежать вниз. Изо рта хлынула горькая коричневая жидкость. В это время я сидел на унитазе, извергая такую же жидкость из противоположного конца тела. Я отвернул голову к раковине, закрыв глаза и чувствуя, как по лицу струится пот.
Кое-как я доплелся до кухни и выпил стакан холодной воды. Холодная вода. Ее запах пропитал весь дом.
Она хотела моей смерти. Хотела забрать меня с собой. В какую-то бесконечно далекую ночь. Ринн предупреждала меня:
А те девушки? Я впервые понял, что это значит. Я сидел в комнате, которую приготовил для нее, и пытался осмыслить то, о чем раньше не осмеливался думать: ту другую возможность, о которой говорил Белому Медведю. Я разбудил дух Алисон, ту ужасную силу, которую чувствовал в лесу, и я знал теперь, что этот дух полон ненависти к жизни. Она должна была явиться двадцать первого – и она сделала бы это, как я теперь понимал, даже если бы я не готовил с такой заботой для нее окружение, – но с приближением этой даты она становилась все сильнее. Она могла убивать. И пользовалась этой возможностью с того дня, когда я появился в долине.
Я сидел в холодной комнате, оцепенев до самого мозга костей. Алисон. Двадцать первое начинается ночью двадцатого. Через день после того дня, что уже встает пурпурной полоской над черной полосой леса.
Пока я перебирался на крыльцо, пурпурная полоска стала шире, освещая внизу желтые и зеленые квадраты полей, на которых открывались все новые детали. На полях белыми клоками ваты лежал туман.
Меня разбудили шаги. Небо сделалось бледно-голубым, и туман исчез отовсюду, кроме самой кромки лесов. Это был один из тех дней, когда луна висит в небе все утро, как белый мертвый камень. Тута Сандерсон прошла по дороге, топоча так, будто туфли у нее были залить! бетоном. На плече у нее, как всегда, болталась сумка.
Увидев меня, она насупилась и поджала губы. Я подождал, пока она откроет дверь.
– Можете больше сюда не ходить, – сказал я. – Ваша работа закончена.
– Что это значит? – в ее выпученных глазах мелькнуло подозрение.
– Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Все. Конец. Капут. Финиш.
– Вы что, сидели тут всю ночь? – она скрестила руки на груди, что потребовало от нее значительного напряжения. – Пили джин?
– Прошу вас, идите домой, миссис Сандерсон.
– Боитесь, что я что-нибудь увижу? Что ж, я уже видела.
– Вы ничего не видели.
– У вас больной вид. Вы что, проглотили целую бутыль аспирина или что?
– Без вас я самоубийств не совершаю.
– Я имею право получить деньги за всю неделю.
– Имеете. Даже за две недели. Пожалуйста, возьмите. Четырнадцать долларов, – я достал из кармана деньги, отсчитал две бумажки по пять и четыре по одному и протянул ей.
– За неделю, я сказала. Пять долларов. Я проработала три дня, и еще сегодня, пятница и суббота, – она взяла пятидолларовую купюру, а остальные выложила на подоконник.
– Чудно. Пожалуйста, уходите и оставьте меня. Я понял, что был несправедлив к вам. Простите.
– Я знаю, что вы сделали, – сказала она. – Вы хуже зверя в лесу.
– Как красноречиво, – я закрыл глаза. После этого дыхание ее стало более ровным, и она повернулась к выходу. Теперь я чуял запах злобы. Спасибо Алисон. Хлопнула дверь. Я не открывал глаз, пока не стих звук ее шагов.
Когда я открыл глаза, ее уже не было. Запыленный коричневый “форд” почтальона проехал по дороге мимо моего дома. Писем от моей кузины больше не будет. В этом есть смысл. Ее тело – вернее, скелет, спустя двадцать лет, – покоилось на Лос-анжелесском кладбище. Поэтому ей приходилось воссоздавать себя из подручных материалов. Или быть просто ветром, холодным ветром из леса. Листья, кора, иглы. Иглы, раздирающие плоть.
Я встал и вышел на улицу. Мне казалось, что я хожу во сне. Дверца “нэша” вышла из пазов и, когда я ее открывал, испустила резкий визг.
Какое-то время я не знал, куда еду, а просто катил по дороге, медленно, как Дуэйн на своем тракторе. Потом я вспомнил. Последняя надежда. Проезжая мимо дома Сандерсонов, я увеличил скорость. Миссис Сандерсон смотрела в окно, как я проезжаю. Школа, церковь, красный язык песчаника. Энди с лицом цвета снятого молока качал бензин из колонки. За ним чернел квадрат обугленной земли.
Достигнув узкой тропинки, петляющей среди деревьев, я резко вывернул руль и поехал навстречу солнцу. Ряды пшеницы у дороги были смяты и вдавлены в землю. Скоро поля скрылись и начался лес. Проехав мимо громадных дубов, закрывающих ветвями солнце, я поставил машину возле красного курятника и вышел. Сразу же меня оглушил гомон птиц; несколько перепуганных кур удирали в лес, петляя из стороны в сторону.
Сперва я заглянул в курятник. Запах чуть не сшиб меня с ног. Он казался еще сильнее, чем в тот раз, когда я помогал тете Ринн собирать яйца. Две или три птицы хлопали крыльями на своих насестах. Их стариковские головы повернулись ко мне; круглые глаза смотрели, не мигая. Я осторожно вышел.
Две курицы уже забрались на капот “нэша”. Я направился к дому, который выглядел темным и пустым. Здесь листья полностью закрывали небо, и солнечный свет лишь немного раздвигал их своими лучами.
Тот, кто боялся.
Тот, у кого руки в крови.
На подоконнике в кухне стояла тарелка, накрытая красно-белой салфеткой. Я откинул ткань. Это была лефса, уже покрытая зеленоватым налетом плесени.
Она лежала в спальне, посередине своей двуспальной кровати, накрытая желтоватой простыней. В нос мне ударил медный запах. Я знал, что она мертва, еще до того, как коснулся ее тела. Белые волосы рассыпались по подушке. Я подумал, что она умерла два или три дня назад – быть может, именно тогда, когда тело Пола Канта вытаскивали из-под обгорелых остатков Волшебного Замка или когда я отбивал собственное тело у призрака. Я отпустил ее одеревеневшую руку и пошел звонить в полицию.
