– Что делают?
– Филип, по-моему, они прогуливаются вокруг квартала.
– А тебе не показалось, что Марк очень напряжен?
– Похоже на то.
– Это потому, что скоро прощание, – предположил Филип. – Ничего, это надо пережить, потом он понемногу придет в себя и станет нормальным.
Тим с трудом сдержался и промолчал Он очень сомневался, что значение, которое Филип придавал слову «нормальный», может быть реально отнесено к его сыну.
Под предлогом того, что вместительность – лучшее оправдание добавленной стоимости, Тим Андерхилл всегда, когда это было возможно, брал «линкольн-таун-кар». Без пятнадцати семь, как только ребята вернулись с прогулки, он вызвался отвезти всех на Хайленд-авеню. Все собрались на раскаленном солнцем тротуаре. Филип с отвращением смотрел на длинный черный автомобиль Тима:
– Не можешь отказать себе в удовольствии пустить пыль в глаза?
– Филип, просто в такой машине я не чувствую себя зажатым в консервной банке.
– Да ладно, пап, – вступился Марк, с такой любовью глядевший на «линкольн», будто собирался погладить ее.
– И не мечтай, – сказал ему Филип. – Тим, мне не по себе в твоем лимузине. Будь добр, садись-ка с нами в мою «вольво» – если, конечно, не боишься почувствовать себя в ней затворником.
Двенадцатилетний «универсал» Филипа цвета осенней листвы терпеливо и покорно, будто мул, дожидался у тротуара в десяти футах впереди.
– После вас, Альфонсе, – сказал Тим и с радостью услышал смешок Марка.
Похоронное бюро «Тротт бразерс» занимало гребень холма, на который взбиралась Хайленд-авеню, и для тех, кто смотрел на него с улицы, выйдя из машины, – а именно это сейчас и делали двое взрослых мужчин и двое юношей, вышедших из «вольво», – это здание казалось величественным и благородным, как загородный дом в стиле доброй старой Англии. Монументальный камень, многостворчатое плетение оконных рам, круглая башенка – место, где, образно говоря, самыми громкими звуками были шепоты посетителей, шелест поминальных брошюрок и тихий плач. Марк и Джимбо поплелись позади старших, направившихся к импозантному зданию.
В тускло освещенной прихожей апатичный мужчина с энергичным зачесом назад, скрывающим лысину, махнул им рукой в направлении двери с табличкой «Зал прощания». На стойке рядом с дверью – жирными черными буквами на большом белом листе объявление:
Миссис Нэнси К. Андерхилл
Прощание 18.00–19.00
Любящая жена и мать
Там, в «Зале прощания», останки Нэнси Андерхилл покоились в сверкающем бронзой гробу, верхняя половина крышки которого была распахнута, словно дверца таксомотора. Мягкая стеганая внутренняя отделка гроба была светло-кремовой; спокойное, опустошенное лицо и сложенные на груди руки Нэнси К. Андерхилл были подкрашены и припудрены до чуть-чуть неестественного оттенка розового. Ни один из четверых вошедших в небольшое, слабо освещенное помещение не приближался к гробу. Филип и Тим по отдельности переместились к дальней стене комнаты и взяли ламинированные карточки, приготовленные похоронным бюро. На одной стороне карточки был изображен пылающий закат над морщинистой рябью моря и безупречный песчаный пляж, на другой – молитва, напечатанная под именем Нэнси и датами ее рождения и смерти. Филип взял еще одну карточку из стопки и вручил ее Марку, скользнувшему рядом с Джимбо на место в последнем ряду кресел.
Марк, не произнеся ни слова, выхватил карточку из руки отца.
Когда Джимбо спохватился, ища карточку для себя, Марк передал ему свою. Оба подростка, вглядываясь в тихоокеанский закат, погрузились было в раздумья, когда в комнату энергично вошла проворная полненькая невысокая женщина. Джойс Брофи являлась дочерью ныне покойного последнего из братьев Тротт.
– Мистер Андерхилл, не так ли? Здравствуйте, сэр, рада снова видеть вас в нашем скромном заведении, несмотря на печальные обстоятельства. Думается мне, мы с вами могли бы с чистой душой утверждать, что делаем все, что в наших силах, не правда ли, мистер Андерхилл?
– Угу, – кивнул Филип.
Она подарила торопливую и бессмысленную улыбку Тиму:
– И вас, сэр, искренне приветствую в этих стенах. Вы принадлежите к кругу семьи?
– Он мой брат, – сказал Филип. – Из Нью-Йорка.
– Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк… Что ж, замечательно. – Тим вдруг испугался, что она возьмет его за руку, но женщина лишь легонько похлопала по ней. – Мы с мужем как-то раз славно провели уикенд в Нью-Йорке, а было это… Да, девять лет назад. Мы ходили на «Les Mis», потом ходили на «Кошек». У вас, ньюйоркцев, никогда не кончаются дела и места, где можно хорошо провести время, да? Это, наверное, как жить в муравейнике – всюду муравьи, муравьи, муравьи, и все бегут, бегут… – Отстав от Тима, она потянулась к руке Филипа. – Немного робеете, да? Вы бы удивились, узнав, сколько наших гостей чувствуют то же, что и вы сейчас. Но в ту минуту, когда вы подойдете и поговорите со своей покойной супругой, вы тут же почувствуете, как ваши робость и застенчивость пройдут.
Миссис Брофи опустила ладонь на локоть Филипа и повела его по проходу меж рядами пустых кресел. Тим преданно последовал за ними.
– Ну, видите, мистер Андерхилл? Ваша женушка смотрится так покойно и красиво, будто желает, чтобы именно такой вы ее и запомнили.
Филип опустил взгляд на подкрашенное изваяние в гробу. Тим сделал то же. Нэнси умерла сразу после своего рождения, подумал он.
Сдавленным голосом Филип произнес:
– Спасибо вам за все…
– Если хотите совета человека достаточно опытного в подобных делах, – Джойс Брофи шептала почти в самое ухо Филипа, – то велите этому симпатичному юноше, вашему сыну, полагаю, подойти и попрощаться с мамой, потому что, поверьте мне, если он упустит этот шанс, другого уже не представится никогда, и он будет вспоминать и жалеть всю оставшуюся жизнь.
– Отличный совет, – сказал Филип.
Дружески похлопав Филипа по запястью, она энергично удалилась.
– Марк, это последняя возможность повидаться с матерью, – проговорил Филип через плечо, не оборачиваясь.
В ответ Марк пробурчал что-то неприветливое.
– Ради этого мы здесь с тобой, сын. – Филип повернулся лицом к Марку, голос его был низким и спокойным – Джимбо, ты волен подойти сюда либо вообще не подходить, но Марк должен попрощаться со своей матерью.
Оба мальчика поднялись, стараясь глядеть куда угодно, только не на гроб, затем неуклюже двинулись к проходу. На полпути Марк посмотрел прямо на мать, тут же отвел взгляд, сглотнул и оглянулся. Джимбо что-то ему шепнул и присел на крайний в ряду стул. Когда Марк с каменным лицом замер у гроба, Филип кивнул ему, как показалось Тиму, с одобрением педагога послушному ученику. Лишь мгновение отец и сын оставались вместе у тела матери, потом Филип легко опустил руку на плечо Марка, затем убрал ее и, не бросив прощального взгляда, отошел в сторону, к Тиму. В молчаливом согласии двое мужчин вернулись к тому месту, где остановились, когда вошли сюда, – к полированному столику с разложенными на нем карточками. Какие-то люди появились в комнате.
Джимбо медленно поднялся со стула, прошел по проходу и встал рядом с другом.
– Бедный мальчик, – мягко проговорил Филип. – Такой удар.
– Ты пережил не меньше, – сказал Тим Встретив вопросительный взгляд Филипа, он продолжил –
