— Так они наняли своего скупщика краденого, чтобы убить меня?
— Наверное, Скиллинг сам предложил свои услуги, когда узнал, что на этом можно заработать десять тысяч. Сестра этого Скиллинга живет там же, в Висконсине, в местечке Маринетт. Она замужем за таким же мошенником — другом своего брата, который сидит в тюрьме по обвинению в вооруженном ограблении. Тим думает, что Скиллинг вполне мог спрятаться у нее на несколько дней. Он позвонил в полицию Маринетт и попросил последить за домом этой женщины.
— Тогда они, наверное, поймают его, — сказал Том. — Скорее всего поймают. Они ведь должны поймать человека, убившего Барбару Дин. — Он посмотрел на книгу и снова раскрыл ее.
— Тиму кажется, что твой друг Нэппи Лабарре почти готов рассказать им все, что знает. Но если они арестуют Скиллинга, то информация, выданная Нэппи, не принесет ему особой пользы. Так что в интересах Нэппи продать Скиллинга как можно скорее.
— Это хорошо.
— И это все, что ты хочешь сказать? Хорошо и не более того? Петля затягивается вокруг горла твоего дедушки, и все это благодаря тебе.
— Я знаю.
— Наверное, ты в какой-то степени жалеешь об этом?
— Хотелось бы мне знать, — Том снова видел перед собой дедушку, смотрящего в окно взглядом затравленного животного.
Фон Хайлиц встал, развернул стул и сел лицом к Тому, поставив руки на колени и подперев ладонями подбородок.
— Наверное, дело в том, что он все-таки мой дедушка, — сказал Том. — Меня воспитали так, что я привык считать его особенным — почти героем. Он обеспечивал существование нашей семьи. Все зависело от него. А теперь... теперь я чувствую себя отрезанным от всех остальных.
— Поедем со мной к Дэвиду Натчезу, — попросил фон Хайлиц. — Не исключено, что ты сумеешь помочь нам понять, куда может отправится Глен, если решит спрятаться, чтобы подготовиться к бегству с острова. К тому же, это поможет тебе оправиться от шока.
Том покачал головой.
— Я говорю серьезно — ты пережил сильный шок. Я знаю, что ты сердишься на меня, сам того не желая. За последние два дня вся твоя жизнь словно вывернулась наизнанку и...
— Остановитесь, — перебил его Том. — Может быть, я действительно сержусь на вас. Но вы не можете знать всего, что я чувствую.
Произнесенная фраза заставила Тома почувствовать себя капризным ребенком.
— Конечно же, нет, — сказал фон Хайлиц. — Но, когда все это закончится, мы сумеем узнать друг друга поближе.
— Неужели вы не могли тогда, семнадцать лет назад, последовать за моей матерью? Когда вернулись на Милл Уолк и узнали, что Глен увез ее в Майами? Но вы позволили ему отобрать ее у вас — просто не стали бороться. Да, конечно, вы жили в доме напротив, но я ведь никогда не видел вас, кроме тех двух раз, когда вы приходили в больницу.
Фон Хайлиц выпрямился на стуле. Ему было явно не по себе.
— Глен ни за что не позволил бы мне увидеться с Глорией, — сказал он. — А даже если бы позволил, она не согласилась бы уехать со мной.
— Вы не можете этого знать, — почти закричал Том. — Она была совершеннолетней и могла выйти замуж за кого угодно. А вы просто позволили ей снова стать слабой и беспомощной. Допустили, чтобы ее продали Виктору Пасмору. Вернее, чтобы для нее купили Виктора Пасмора или не знаю, как это лучше сказать. — Тому вдруг показалось, что речь идет о Саре Спенс и Бадди Редвинге, и он почувствовал себя еще несчастнее. — Вы не сделали ничего, — Том больше не мог говорить.
— Думаешь, я не размышлял об этом, — сказал фон Хайлиц. — Мне было тогда за сорок. Я привык жить один и делать то, что хочу. И я не считал, что сумею быть хорошим мужем. Я никогда не скрывал своего эгоизма, если эгоизм означает возможность сконцентрироваться на какой-то одной вещи в ущерб остальным.
— Вам нравилось быть одному, — выпалил Том.
— Конечно, нравилось, но это было не самой важной причиной. Мне казалось, что Глория видит во мне еще одного отца. А на такой основе нельзя построить настоящий брак. Но и это не главное. То, что я собирался сделать, убило бы Глорию. Я не мог жениться на дочери Гленденнинга Апшоу. Ведь вскоре после твоего рождения я начал подозревать, что он убил Джанин Тилман. Я хотел разрушить его жизнь. Так что, все случилось так, как случилось, потому что каждый из нас был самим собой — Глория, Глен и я. Единственное хорошее, что из всего этого получилось — это ты, Том.
— Но вы пришли посмотреть на меня только дважды, — не унимался Том.
— Как ты думаешь, что стало бы с твоей матерью, если бы я настаивал на встречах с тобой?
— Дело вовсе не в этом. Просто вы были очень заняты — лечили свои раны, ели ящериц, подглядывали в окна и раскрывали убийства.
— Что ж, если хочешь, можешь думать об этом так.
— Вы по-настоящему захотели общаться со мной только тогда, когда поняли, что меня можно использовать. Вы решили заинтересовать меня тем, что случилось с Джанин Тилман. Вы завели меня, как часы, и оставили тикать. И теперь вы довольны тем, что я вел себя именно так, как вам хотелось.
— А ты сделал это потому, что ты — это ты, Том. Если бы ты был другим, я бы...
— Вы бы вообще не подошли ко мне.
— Но ведь ты — это именно ты.
— Хотелось бы мне понять наконец, кто я такой и что собой представляю.
— Ты оказался достаточно похожим на меня, чтобы мы оказались у брошенной машины Хасслгарда в одно и то же время. И появились в больнице в тот день, когда умер Майкл Менденхолл.
— Не уверен, что мне хочется быть похожим на вас.
— Но ведь тебе не хочется также быть похожим на своего дедушку. — Фон Хайлиц встал и посмотрел сверху вниз на Тома, лежащего на большой двуспальной кровати с книгой в мягкой обложке. Том испытывал сейчас сильные противоречивые чувства, и фон Хайлицу очень хотелось подойти к нему, обнять, погладить по щеке, но слова, сказанные только что Томом, делали это невозможным.
— То, что я сказал тебе тогда на поляне, правда, Том. Я действительно люблю тебя. И мы должны вместе сделать большое дело. Я шел к этому очень долго, но теперь мы должны закончить это вместе. Он положил руку на спинку кровати.
«Как мне надоели все эти пышные речи», — подумал Том, и выражение его лица заставило фон Хайлица убрать руку с кровати.
— Что ж, тебе необязательно идти со мной к Хобарту. Я зайду и спрошу, что ты решил, прежде чем идти.
Том кивнул. Он окончательно перестал понимать, чего хочет, и был сейчас слишком несчастен, чтобы трезво размышлять на эту тему. Он не видел, как фон Хайлиц вышел из комнаты, только слышал, как закрылась дверь, соединявшая их номера. Том взял книгу и снова стал читать. Он слышал, как за стеной фон Хайлиц меряет шагами комнату. А в книге Эстергаз ехал по берегу дымящегося озера. И ему казалось, что внутри его живет другой человек, почти невидимый, но обладающий чудовищной силой. Фон Хайлиц стал разговаривать по телефону.
«Почему я был так груб с ним? — подумал вдруг Том. — Обвинял его в том, что он не был простым обыкновенным отцом?» Виктор Пасмор был простым, обыкновенным отцом, и одного с него было достаточно. Том чуть было не вскочил с кровати и не пошел в соседнюю комнату, но невыносимая боль и тоска, по- прежнему отдававшая злостью, словно пригвоздила его к кровати.
В мире столько всего невидимого, думал Эстергаз. Он сделал еще глоток из стоявшей между колен бутылки. И многие люди переходят в невидимое состояние, а остальные едва замечают это. Здесь большую роль играют горе, унижение. Это словно предчувствие смерти, словно умереть раньше смерти. И еще это происходит, когда весь мир оставляет тебя позади. Это происходит с алкоголиками, отщепенцами, убийцами, солдатами после войны, музыкантами, детективами, наркоманами, поэтами, мужскими и женскими парикмахерами. Видимый мир становится все более и более населенным, и с невидимым происходит то же
