пикап Джека Сойера, точным движением руки Генри Лайден найдет ручку, откроет дверцу и влезет в кабину. Легкость, с какой ориентируется в окружающем его мире этот слепой, иной раз кажется фантастической. Такого зрелища нельзя пропустить.
Джек его и не пропускает, потому что, несмотря на трудности которые ему пришлось преодолевать все утро, поездка обошлась без происшествий, разве что красота окружающей природы не столь радовала его. В 7.55 пикап Джека остановился на Пенинсула-драйв, напротив дорожки, тянущейся к зданию KDCU-AM, за пять минут до выхода его друга в солнечный свет.
Генри всегда благотворно действовал на него. Одного вида Генри хватало, чтобы у Джека поднималось настроение. Конечно же, Джек не был первым в истории цивилизации мужчиной (или женщиной), кто под влиянием стресса на мгновение терял связь с реальностью и забывал, что его (или ее) мать закончила земной путь и отбыла в высшие сферы. Придавленным стрессом смертным свойственно обращаться к матерям за утешением и поддержкой. Этот посыл закодирован в нашей ДНК. Услышав эту историю, Генри посмеется и посоветует не сходить с ума.
С другой стороны, стоит ли посвящать Генри в столь абсурдную историю? То же относится и к яйцу малиновки, тем более что Джек не рассказывал Генри об иллюзии обрушившегося на него перышкового урагана и ему не хочется вновь пережевывать эту несуразицу. Живи настоящим; не тормоши прошлое, спокойно лежащее в своей могиле; держи хвост пистолетом и обходи грязные лужи. Не обращайся к друзьям за психотерапией.
Он включает радио, нажимает кнопку KWLA-FM, университетской радиостанции в Ла Ривьере, родному дому Висконсинской крысы и Генри Шейка, Шейка, Шейка. От музыки, раздавшейся из скрытых динамиков, волосы на руках встают дыбом:
Гленн Гулд, сверкая широко раскрытым внутренним глазом, наяривает что-то из Баха, Джек только не может сказать, что именно. Но Гленн Гулд, но Бах, это точно. Возможно, одну из фуг.
С футляром для си-ди в руке Генри Лайден выскальзывает из скромной двери в боковой стене здания радиостанции, выходит в солнечный свет и без малейшего колебания начинает неспешно шагать по выложенной плитами дорожке, четко прикладываясь резиновыми подошвами замшевых темно-коричневых туфель к середине каждой последующей плиты.
Генри… Генри — это нечто.
Сегодня, отмечает Джек, Генри в наряде владельца малазийского тикового леса, красивая рубашка без воротника, поблескивающие на солнце узкие подтяжки, дорогая соломенная «федора».
Если бы Джек не стал своим в жизни Генри, он бы не знал, что стабильно изысканная безупречность одежды Генри обусловлена тщательной, учитывающей все мелочи, системы, с давних пор разработанной и внедренной в огромной комнате, служащей ему гардеробом, Родой Гилберстон Лайден, умершей женой Генри. Все его вещи были разложены соответственно сезону, стилю, цвету.
Постепенно Генри запомнил, где что находится. А потому, пусть и слепой от рождения, неспособный определить, что к чему подходит, а что нет, Генри всегда одет со вкусом и в тон.
Из кармана рубашки Генри достает золотую зажигалку и желтую пачку «Американ спирите», прикуривает, выпускает облачко дыма, которое солнце сразу окрашивает в цвет молока, при этом не сбиваясь с шага.
Розовые кривоватые буквы крика души: «ТРОИ ЛЮБЕТ МАРИАНН! ДА!» поперек щита с названием радиостанции на лужайке предполагают, что: 1) Трои проводит много времени, слушая KDCU-AM, и 2) Марианн тоже любит его. Порадуемся за Троя, порадуемся за Марианн. Джек аплодирует проявлению любви, пусть даже выраженному розовым спреем, и желает влюбленным счастья и удачи. В голову приходит мысль о том, что в данный момент, если бы он и мог сказать кому-нибудь «люблю», то только Генри Лайдену. Не в том смысле, в каком Трои любет Марианн или наоборот, но он все равно любет Генри, в чем теперь у него не остается ни малейших сомнений.
Плиты дорожки выводят Генри к каменному бордюру. Его пальцы сжимаются на металлической ручке, он открывает дверцу, забирается в кабину, садится на пассажирское сиденье. Чуть наклоняет голову, прислушиваясь. Поблескивают темные стекла его «авиационных» очков.
— Как тебе это удается? — спрашивает Джек. — Сегодня помогала музыка, но ведь музыка тебе не нужна.
— Мне это удается, потому что у меня абсолютный, абсолютный нюх. В этом меня сегодня еще раз убедил наш покуривающий травку практикант, Моррис Розен. Моррис думает, что я — Господь Бог, но мозги у него, похоже, варят, раз он додумался, что Джордж Рэтбан и Висконсинская крыса — один и тот же человек. Я надеюсь, что юноша будет держать рот на замке.
— Я тоже, — соглашается Джек, — но я не позволю тебе увильнуть от ответа. Как тебе всегда удается так ловко открывать дверь? Не шарить по дверце в поисках ручки, а сразу хвататься за нее?
Генри вздыхает:
— Ручка говорит мне, где находится. Элементарно. Мне остается лишь слушать.
— Ручка издает звук?
— Не такой, как твоя созданная по последнему слову техники радиосистема или концертный рояль, на котором исполняются «Вариации Гольдберга», разумеется, нет. Больше похоже на вибрацию. Звук звука. Звук внутри звука. Разве Даниэль Баренбойм не великий пианист? Ты только послушай его — звенит каждая нота. Хочется поцеловать крышку его «стенвея». Ты только представь себе, какие у него мышцы кистей.
— Это Баренбойм?
— Да, а кто же еще? — Генри медленно поворачивает голову к Джеку. Саркастическая улыбка изгибает уголки его рта. — Ага. Понятно. Ты, должно быть, вообразил, что слушаешь Глена Гулда.
— Ничего я не воображал.
— Пожалуйста.
— Может, и подумал, а не Гулд ли это, но…
— Нет, нет, нет. Даже и не пытайся. Твой голос все равно тебя выдает. В каждом слове слышатся пронзительные нотки. Это так трогательно. Мы собираемся ехать в Норвэй-Вэлли или ты и дальше будешь сидеть и лгать мне? По пути домой я хочу тебе кое-что рассказать.
Он протягивает Джеку футляр с си-ди.
— Позволь мне избавить тебя от необходимости лгать. Этот компакт дал мне любитель марихуаны. «Грязная сперма» исполняет один из хитов «Супримз». Лично меня от такого мутит, но для Висконсинской крысы, возможно, очень даже подойдет. Настрой на трек семь.
Пианист более не извлекает из рояля звуков а-ля Гленн Гулд, и вообще музыка уже не столь яростная. У Джека отпадает необходимость лгать, и он вставляет си-ди в щель под радиоприемником. Нажимает одну кнопку, потом вторую. Неистовый грохот, крики безумцев вырываются из динамиков. Джек откидывается на спинку сиденья.
— Господи, Генри. — Джек протягивает руку, чтобы уменьшить звук.
— Не смей трогать этот диск, — останавливает его Генри. — Если от этого дерьма у тебя не кровоточат уши, значит, оно не выполняет своей функции.
«Уши», Джек это знает, на джазовом жаргоне — способность понимать, как создается музыка, звуковыми волнами распространяющаяся по воздуху. Музыкант с хорошими ушами запоминает песни и аранжировки, которые его просят исполнить, на лету схватывает или заранее знает гармонию темы и без труда следует вариациям или импровизациям играющих вместе с ним.
Независимо от того, умеет он читать ноты или нет, музыкант с великими ушами заучивает мелодии и аранжировки после первого же прослушивания, интуитивно улавливает гармонию и немедленно идентифицирует ключевые моменты, обозначаемые клаксонами такси, колокольчиками лифтов, мяукающими кошками. Для таких людей мир — множество индивидуальных звуков, и Генри Лайден один из них. Насколько известно Джеку, уши Генри достойны золотой олимпийской медали, им просто нет равных.
Именно уши Генри позволили ему узнать величайшую тайну Джека, догадаться, что его мать, Лили Кевинью Сойер, та самая Лили Кевинью. Вскоре после того, как Дейл познакомил их, Генри и Джек на удивление быстро сдружились. Каждый помогал скрасить одиночество другого, так что два или три вечера в неделю они проводили вместе, обедали, слушали музыку, говорили на самые разные темы, благо оба много
