«Чем дольше, тем лучше. Китти…»
«Китти выберется, не тревожься».
Силы юноши быстро таяли, но решимость его была непреклонна. Я чувствовал, как он собирает остатки сил. Шаг за шагом, спокойно, бормоча себе под нос заклинания, он распускал узы, сковывающие посох Глэдстоуна, пока наконец существа, заточенные внутри, внезапно не исполнились надежды на освобождение: они толкали, тянули, рвали оставшиеся петли волшебства, отчаянно стремясь выбраться на волю. Если бы не моя помощь, Натаниэль бы их не сдержал — они бы разлетелись в тот же миг. Однако Ноуда ещё не добрался до того места, которое нам было нужно. И потому я удерживал посох. Теперь оставалось только ждать.
Если верить некоторым людям[115], героическая кончина — прекрасная штука. Меня этот аргумент никогда не убеждал, прежде всего потому, что, как бы благороден, элегантен, сдержан, горд и непреклонен ты ни был, с каким бы мужеством и достоинством ни держался, в конечном счете ты всё равно окажешься мёртв. А это состояние, на мой вкус, немножко чересчур постоянно. Моя карьера была такой длительной и успешной именно благодаря тому, что я всегда умел удрать в решающий момент, и теперь, когда Ноуда надвигался на нас в этой величественной гробнице из железа и стекла и я осознал, что на этот раз удрать не выйдет, я испытывал серьёзные сожаления. Я был прикован к юноше, сущность к плоти. И погибнуть нам предстояло вместе.
До сих пор ближе всего к подобной сомнительной чести «умереть, но не сдаться» я был тогда, с Птолемеем. На самом деле он предотвратил это лишь тем, что в последний момент вмешался и отпустил меня. Наверно, если бы мой прежний хозяин сейчас меня увидел, он бы меня одобрил. Это было вполне в его духе — знаете, типа того, что человек и джинн объединились и работают вместе, как один, и т. д., и т. п. Проблема в том, что мы это приняли немножко чересчур буквально.
«Бартимеус…» Мысль была совсем слабенькая.
«Да?»
«Ты был мне хорошим слугой…»
Ну и что прикажете отвечать на подобное заявление? Ну, в смысле, в тот момент, когда смерть уже подобралась вплотную и пятитысячелетняя карьера, полная бесподобных свершений, вот-вот накроется железным тазиком? Откровенно говоря, самый уместный ответ в такой ситуации — это показать какой- нибудь грубый жест и издать неприличный звук. Но и этого мне дано не было: сейчас, когда я пребывал в его теле, с этим возникали серьёзные технические сложности[116]. И потому я устало подыграл, жалея, что некому завести подходящую к случаю слезливую музычку.
«Ну да, ты тоже был лапочкой, и все такое».
«Я не хочу сказать, что ты был идеален…»
«Что-что?»
«Отнюдь нет. Посмотрим правде в глаза: ты, как правило, ухитрялся сделать все шиворот- навыворот».
«Чего-о?»
Ах ты ж, наглая скотина! Оскорблять меня, да ещё в такой момент! Когда смерть уже подобралась вплотную, и так далее! Ну, знаете ли! Я мысленно засучил рукава.
«Знаешь что, если уж на то пошло, я, приятель, хотел бы тебе напомнить…»
«Именно поэтому я тебя отпускаю».
«А?..» Но я не ослышался. Я знал, что не ослышался. Я ведь читал его мысли.
«Не пойми меня неправильно… — Его мысли сделались обрывочными, мимолетными, но губы уже бормотали заклинание. — Просто, понимаешь, мы сейчас должны в нужный момент взломать посох. Удерживаешь его только ты. Но я не могу на тебя положиться в таком ответственном деле. Ты наверняка опять что-нибудь испортишь. Лучше… лучше всего будет тебя отпустить. Тогда посох сработает сам собой. И я смогу быть уверен, что всё будет как надо». Он уходил. Ему уже было трудно оставаться в сознании: энергия беспрепятственно вытекала наружу из покалеченного бока, — но последним усилием воли он заставлял себя произносить нужные слова.
«Натаниэль…»
«Передай от меня привет Китти».
И тут до нас добрался Ноуда. Он раскрыл многочисленные пасти, потянулся к нам всеми своими щупальцами. Натаниэль завершил отсылающее заклятие. Я исчез. Посох взорвался.
Типичный хозяин. Ведь до самого конца так и не дал мне шанса вставить хотя бы словечко! Жаль. В этот последний миг я хотел бы сказать ему всё, что я о нём думал. Хотя, с другой стороны, поскольку в тот миг мы во всех отношениях были единым целым, думаю, он и так это знал…
1
Одна из характерных особенностей этой секты: они действовали только в полнолуние. Тем сложнее была задача, и тем почетнее было добиться победы. А они не знали поражений. Помимо этого, они носили только чёрное, избегали мяса, вина, женщин и музицирования на духовых инструментах и почему-то ещё не ели сыру, за исключением того, что готовился из молока коз, взращенных посреди пустыни, на далекой горе, которая служила им убежищем. Перед тем как выйти на дело, они постились в течение суток, медитировали, глядя в землю немигающим взглядом, потом ели маленькие лепёшки из гашиша и семян тмина, не запивая водой, пока их горло не становилось жёлтым. Непонятно, как им вообще удавалось кого-то убить.
2
Ногти эти были жуткие: длинные, кривые и отточенные, как орлиные когти. Ассасины очень заботились о своих стопах, потому что они были чрезвычайно важны в их деле. Они часто мыли ноги, растирали их пемзой и вымачивали в кунжутном масле, пока ступни не становились мягкими, точно пух.
3
Секта избегала благовоний из практических соображений: они предпочитали скрывать своё присутствие, умащая тело запахами, соответствующими условиям работы: в садах — пыльцой, в храмах — воскурениями, в пустынях — песком, в городах — помоями и навозом. Добросовестные были ребята.
4
Откуда он его вынул — этого я вам говорить не стану. Скажу только, что кинжал оставлял желать лучшего с точки зрения гигиены, но был при этом весьма остер.
5
Горный Отшельник натаскивал своих последователей во множестве надежных способов убийства.
