тебе так хочется! Не мучай себя.
Ученый сделал обиженное лицо.
— Можно подумать, я опущусь до подобной низости, Бартимеус! Ты судишь обо мне на основании твоего собственного представления о юморе, которое ниже плинтуса. Это столь же прискорбно, как и состояние твоей сущности. Посмотри на себя! Ты весь дырявый, как губка. На месте твоего хозяина я употребил бы тебя на мытье полов.
Я застонал.
— Видимо, это входит в его планы на будущее. Всем остальным я уже занимался.
— Оно и видно. Да, печально, печально видеть духа доведенным до подобного состояния, даже духа столь бестолкового и назойливого, как ты. Мне почти жаль тебя. — Он почесал нос. — Почти, но не совсем.
Я заглянул в блекло-серые глаза.
— Это же ты, верно? — спросил я.
— Я, конечно.
— Но твоя сущность… Где она?
— Да тут она, тут, скрытая внутри тела нашего драгоценного мистера Хопкинса. Как ты, должно быть, догадался, это не обычная маскировка.
Факварл негромко хихикнул.
— А что это был за жалкий птичий прикид, в котором ты только что разгуливал? Тотем американских туземцев? Такой неопрятный и устаревший! Да, я вот пошёл гораздо дальше.
— Так ты что, в его настоящем теле? — спросил я. — Ой, фу-у! Гадость какая. Кто с тобой так обошелся, Факварл? Кто твой хозяин?
Я совершенно ничего не понимал.
— Хозяин? — Парящий в воздухе человек затрясся от смеха. — Ну как кто — мистер Хопкинс, конечно, и я ему весьма признателен. Настолько признателен, что, думаю, в ближайшее время мы будем работать вместе.
И он снова разразился раскатистым, душевным хохотом[79].
— С тех пор как мы встречались в последний раз, столь многое изменилось, Бартимеус! — продолжал он. — Помнишь, как мы расстались-то?
— Нет.
Хотя я помнил…
— Ты меня поджег, старый приятель. Чиркнул спичкой и оставил меня гореть вместе с рощей.
Ворона нервно передернула крыльями.
— Э-э, знаешь, в некоторых культурах это своего рода дружеский жест. Некоторые обнимаются, некоторые целуются, а некоторые оставляют друг друга гореть в небольших участках лесного массива…
— Хм… Что ж, Бартимеус, ты сменил больше хозяев, чем я. Кому и знать их обычаи, как не тебе. И тем не менее это было несколько болезненно…
Он подплыл ближе.
— Ну, не так уж тебе это и повредило! — возразил я. — Я видел тебя пару дней спустя, ты снова работал поваром на кухне Хедлхэма. И особо обгоревшим вовсе не выглядел. Кстати, почему ты вечно ошиваешься на кухне? Можно подумать, тебя туда так и тянет![80]
Хопкинс — или Факварл — кивнул.
— В кухне всегда полно отличного острого оружия.
Он щёлкнул ногтем по рукоятке ножа. Тесак задрожал, ворона тоже.
— Потому я сейчас сюда и спустился. Опять же и места больше, чем в коридоре наверху. Мне нужен простор, чтобы как следует развернуться. А в этом отеле за простор приходится приплачивать. Кстати, в моём номере есть и джакузи!
Голова у меня шла кругом.
— Погоди-ка, — сказал я. — Я знаю тебя как Факварла Спартанского, грозу эгейцев. Я видел тебя в облике угольно-чёрного великана, топтавшего ряды гоплитов. А теперь ты кто? Хилый человечишко, радующийся роскошной ванне! Что происходит? Давно ли тебя здесь заточили?
— Пару месяцев назад. Но в том-то и дело, что не заточили! «Амбассадор» — шикарное, фешенебельное заведение. Видишь ли, Хопкинс любил красиво пожить. И правительственные шпионы сюда пробраться не могут, так что я могу делать, что мне вздумается. Я и не стал ничего менять в его образе жизни.
Ворона закатила глаза.
— Да я не об отеле! Я о человеческом теле!
Смешок.
— Ответ тот же самый, Бартимеус. Прошло всего несколько недель, как любезный мистер Хопкинс — как бы это сказать? — пригласил меня здесь пожить. Конечно, мне понадобилось время, чтобы адаптироваться, но теперь мне тут чрезвычайно уютно. А могущество моё, несмотря на внешность, не умалилось ни на йоту. В чем только что убедились твои приятели. — Он ухмыльнулся. — Давно я так сытно не закусывал!
— Да, но… — Я нервно кашлянул. — Надеюсь, ты не собираешься сделать то же самое со мной? Мы ведь с тобой старые знакомые. У нас столько восхитительных общих воспоминаний!
Глаза мистера Хопкинса весело блеснули.
— Вот так-то лучше, Бартимеус! К тебе возвращается твоё чувство юмора. Но, по правде говоря, я и не собирался тебя глотать.
До сих пор ворона свисала с ножа с довольно несчастным видом. Теперь, услышав эту нежданную весть, она воспрянула духом.
— В самом деле? Факварл, ты настоящий друг! Я прошу прощения за тот инцидент с рощей, и за наши драки из-за Амулета, и за те Конвульсии, под прикрытием которых я к тебе подобрался тогда в Гейдельберге, в тридцать втором… — Тут я заколебался: — А, я вижу, ты не знал, что это был я? Ну, в общем, за все остальное тоже прости. Короче, большое тебе спасибо. А теперь, если не трудно, вытащи, пожалуйста, этот нож, и я пойду потихоньку.
Человек с безмятежным лицом не стал вытаскивать нож. Вместо этого он нагнулся к вороне вплотную.
— Я же не говорил, что пощажу тебя, Бартимеус! Я просто сказал, что есть тебя я не стану. Тоже мне пища! Да у меня от одного взгляда на твою сущность желудок сводит. Но, разумеется, отпускать тебя я не собираюсь. Сегодня же ночью ты умрешь в страшных муках…
— Вот замечательно!
— И умирать ты будешь так долго, как только я сумею устроить.
— Послушай, тебе не стоит ломать себе голову из-за такого…
— Но сперва я хочу сказать тебе одну вещь. — Ухмыляющееся лицо Хопкинса придвинулось ещё ближе. — Я хочу сказать тебе, что ты ошибался.
Я горжусь своей проницательностью и живостью ума, но это поставило меня в тупик.
— А?
— Бесчисленное множество раз, — продолжал Факварл, — я говорил тебе, что надеюсь, что рано или поздно джинны станут свободными. Такие джинны, как мы с тобой. Мы ведь почему сражаемся друг с другом? Потому что нас друг на друга натравливают наши проклятые хозяева-люди. А почему мы повинуемся им? Потому что выбора у нас нет. Бесчисленное множество раз я думал о том, что эти правила можно преодолеть. И бесчисленное множество раз ты говорил мне, что я ошибаюсь.
— Ну, я это формулировал не совсем так. Я говорил, что ты полный…
— Ты говорил, Бартимеус, что нам не суждено преодолеть две проблемы. Проблему свободы воли и проблему боли. И я снова вижу эту уверенность в твоих прищуренных глазках! Так вот, ты ошибаешься. Взгляни на меня: что ты видишь?
Я поразмыслил.
— Маньяка-убийцу в человеческом облике? Жуткий сплав худшего, что есть в человеке и в джинне? Или — но тут я, конечно, несколько загибаю, — бывшего врага, внезапно решившего смилостивиться и
