Говори и ты

оно зашелестит.

(На отвесном
тросе дыхания, тогда,
выше, чем сверху,
между двух узлов боли, пока
белая
татарская луна карабкалась к нам,
я зарывался в тебя и в тебя.)

Глория
пепла позади
вас, на три стороны,
руки.

То, что перед вами, с востока, вы-
пало жребием, страшно.

Никто
не свидетельствует
за свидетеля.

* * *

Целая нота:
из-под боли вступает виолончель:

силы тяги, ступенчато восходящие в противо-
небеса,
катят невнятицу перед
линией схода на посадку и к выезду,

вечер,
подъём по которому позади,
полон лёгочных разветвлений,

два
дыхательных облака дыма
роют яму в книге,
раскрытой шумом в висках,

что-то становится правдой,

двенадцатикратно накаляется
то, во что метко попали по ту сторону стрелы,

черно-
кровная пьёт
чернокровного семя,

всё — меньше, чем
оно есть,
всё — больше.

* * *

Большой, раскалённый свод
с вовне —
и долой —
рвущимся роем чёрных светил:

в окремневшем лбу овна
я выжигаю этот рисунок между
рогов, там,
где в пении извивов
срединная мякоть сгустившихся
сердце-морей набухает.

В
лоб чему бы
он не смог броситься?

Мир сгинул, я должен тебя нести.