квартире. Все документы, проходящие через Роберта, есть у меня на пленке. Он аккуратен, как швейцарский банкир, поэтому кассет в моем портфеле становится все больше и больше. То самое количество, которое неизбежно должно перейти в качество. Об одном жалею: телефонные «жучки» кончились уже полтора месяца назад, а до заветного сейфа в страховой компании, — ох, как далеко.
2 июня 1996 года. Квартейра, Алгарве, Португалия
Жизнь, безусловно, удивительна и полна неожиданностей. Банально, но факт. Если бы три месяца назад кто-нибудь сказал мне, что я с таким наслаждением буду гулять по узеньким улочкам старой Квартейры, что я почувствую себя здесь как дома, что с удовольствием буду слушать пьяную беззлобную ругань немытых рыбаков и сидеть с ними за одним столом в прокисших пивнушках, я в лучшем случае пожал бы плечами и прервал разговор с шизофреником, утверждающим подобное…
Три месяца жизни в отелях и самолетах, в разных странах и на разных континентах, в разных часовых и климатических поясах заставили меня по-иному взглянуть на хорошо знакомую, казалось бы, Португалию. Странно: за пять лет жизни в Алгарве мне ни разу не приходила в голову мысль, что здесь я — дома. Сейчас — пришла. Мое устоявшееся отношение к Ангарве — легкая ирония с некоторым оттенком презрения — уступило место какой-то растерянности. Что для меня дом? Страна, где я родился? Город, где живут бывшая жена с сыном? Или тихая провинция на юге Европы, куда я прибежал тайком, нелегально, поджав хвост, как побитая собака, отвергнутая новыми хозяевами и отовсюду изгнанная?
Португалия приняла меня, охотно поверив обману. Конечно, в этой доверчивой провинции есть свои недостатки, но — пять лет жизни… С ними-то что делать?
Мне необходимы были эти три месяца, чтобы понять: в глубине души я искренне благодарен этой земле, этим людям, солнцу и морю, давшим мне временный приют и позволившим хотя бы частично очиститься от грязи — от многих лет работы на Систему.
Я бежал из собственного дома, облитый грязью с головы до ног. Меня здесь приняли и дали отдохнуть, и я в долгу перед этой землей. Я обязан отмыть ее от тех зловонных пятен, которые остаются после моих милых соотечественников.
В последнее время я все чаще задаюсь вопросом: почему? Почему обширнейшей сетью наркобизнеса занимается Сармат, а не те, кому за это платят деньги? Почему не Международная комиссия по борьбе с наркотиками? Почему не спецотдел Интерпола?
Почему Сармат обратился ко мне, а не к действующим оперативникам? Не могло же «демократическое правительство» уволить всех специалистов… Хотя то, что творится сейчас в спецслужбах России, могло раньше присниться только в страшном сне. Пир дилетантов. Вакханалия бездарей. И самое ужасное: постулат о профессиональной импотенции спецслужб прочно вошел в сознание людей.
Повседневной практикой стало сотрудничество властей с верхушкой криминалитета. Крестные отцы лезут в политику. Иногда очень хочется крикнуть в экран телевизора: «Это уголовник, господа! Его место в тюрьме!»
Заказчики Сармата твердо усвоили одно: с русским (украинским, белорусским и т. д.) преступником может справиться только русский (украинский, белорусский и т. д.) специалист. Можно придумать все, кроме национальной психологии. И этот специалист не должен получать зарплату от государственной службы, потому что в этом случае он обязан будет отчитываться перед начальством о проделанной работе. А это — самое слабое звено. Рано или поздно его просто продадут Божко. С потрохами. За месячный отдых на Французской Ривьере, за подержанный «Мерседес».
Так что обращение именно к Сармату — единственная гарантия конфиденциальности расследования. Полная же конфиденциальность — единственная гарантия того, что расследование когда-нибудь будет завершено.
6 июня 1996 года. Квартейра, Алгарве, Португалия
Человек был похож на немыслимый гибрид краба с осьминогом. Шарообразное туловище с несимметричными ножками ежеминутно пыталось скатиться со стула. Глаза, круглые, как бильярдные шары, были тусклыми и настолько бессмысленными, что невозможно было определить, куда направлен взгляд. Над столом, заставленным тарелками, извивались толстые щупальца-руки, то и дело отправлявшие в зияющую пропасть между усами и растрепанной бородой наиболее лакомые куски биомассы. Иногда правое щупальце хватало кружку с пивом и разом выливало ее содержимое за бороду. Левое в это время начинало шарить в пространстве в поисках официанта, уже несущего очередную кружку.
Четыре огромных розовых куска лососины, лежавшие на влажных листьях салата, радовали взгляд своим видом не более двух минут. Аппетит у «осьминога» был потрясающий, и весь его обед очень походил на сложный древний ритуал. Или — на рекламу алгарвийской кухни. Салфетками этот человек пользовался часто и бездумно, осыпая ими весь пол вокруг стола с быстро пустеющими тарелками. Вскоре тарелки опустели окончательно, и едок, бросив тоскливо-удивленный взгляд на этот набор керамики, заскучал. Левая клешня привычно взметнулась вверх.
— Ну, силен, — с восхищением прошептал Мигель, поглядывая на человекокраба. Желудок не позволял ему даже мечтать о гастрономических подвигах подобного рода, а служба в охране «Ситаса» жестко лимитировала потребление спиртного.
Мигель с тоской взглянул на жалкие остатки виски в своем стакане, потом — с интересом — на меня. Я понял, и официант принес еще.
«Дружим» мы с ним уже полгода. С присущей небогатым алгарвийцам непосредственностью он уже со второй «случайной» встречи начал называть меня «другом», а с третьей — забывать заплатить за выпитое. Я не возражал, поскольку сплетни, которыми он делился со мной за выпивкой, зачастую носили весьма прикладной характер. Например, Мигель очень не любил начальника своей смены, который во время скучных ночных дежурств обязывал их каждый час совершать обход здания, а каждые два часа — проверять работу сигнализации. Все остальное время начальник лично проводил в мониторной, не давая ни на минуту расслабляться. То ли дело — другая смена…
— Слышали новость, сэр? — Щеки Мигеля после второй порции виски заметно покраснели, и ему захотелось блеснуть своей осведомленностью. — У нас исчез один из менеджеров.
— Попросил политического убежища в Макао? — Я дал ему понять, что мне глубоко наплевать на все его новости.
— Не знаю, — пожал плечами Мигель. С чувством юмора у него все обстояло так же, как и у большинства его земляков. — Вел переговоры с обувщиками на севере, в Сао-Жоао-де Мадейра. В перерыве пошли обедать в ближайший ресторан, он вышел в туалет — и исчез.
— Встретил девушку своей мечты, — бросил я с усмешкой.
— В туалете? — Святая наивность. Все у него всерьез.
— Объявится скоро. Сам подумай, куда может пропасть человек в Сао-Жоао-де Мадейра?
— Так это произошло три дня назад, и до сих пор — ни звука! — Мигель явно набивался еще на одну порцию виски. Информация того не стоила, и я сделал вид, что не понял его красноречивых взглядов.
Но Мигель, кажется, уже забыл о пропаже менеджера. В его остановившихся глазах был животный страх. Я обернулся — и едва удержался от смеха. Человекоосьминог с жадностью пожирал очередную порцию жареной рыбы, а рядом с ним стояли пять пивных кружек: три пустых и две полных.
Я расплатился с официантом и, оставив Мигеля, направился к машине. Она стояла недалеко от «Ситаса», и магнитофон с бездушной тщательностью тупого механизма записывал все телефонные беседы господина Божко. Слушать их я буду уже дома.
Информация о пропавшем менеджере была очередной пустышкой, каких, впрочем, в моей работе — девяносто девять процентов. Пути-дороги Роберта пролегли далеко от севера Португалии, а обувной бизнес Божко меня интересовал не больше, чем прошлогодний снег в Красноярске. Своих забот столько, что не
