— Кирилл Божко, — английский почти безупречен, — подданный Украинского Королевства. — И расхохотался.
Я представился, назвав свое португальское имя, изобразил улыбку и добавил:
— Подданный Солнечной системы.
В теннис он играл значительно лучше меня, поэтому мы почти все время проговорили. Интересный тип этот Божко. Если бы не задание Сармата, мы могли бы стать приятелями.
— А у вас серьезные друзья. Этот парень, что пришел с вами, кажется, Фицсиммонс? Я несколько раз видел его фото в журналах.
— Да. Весь мир знает Фицсиммонса.
— Еще бы! Вы тоже, из мира денег, яхт и банков?
— Нет, я из мира автомобилей «Опель», детективной литературы и ежегодных трехнедельных отпусков.
Он опять расхохотался.
— А я торгаш. Импорт-экспорт. Масштабы не Фицсиммонса, но тоже стараемся.
Знаю я про ваши старания. Если бы ты догадывался, сколько я о тебе знаю, задушил бы меня прямо здесь. Сейчас это не трудно.
Божко пригласил меня, — а через меня и Кирка — пообедать в ресторане. Я отказался, сославшись на режим, и вопрос с Кирком отпал.
Февраль 1996 года. Квартейра, Алгарве, Португалия
Океан выдохся. Вся скопившаяся за осень и зиму дурная энергия пролилась на землю бесконечным двухнедельным ливнем, оставившим в воздухе легкий, едва уловимый аромат тления. Февральское солнце щадило скудный бюджет муниципалитета, выполняя за него работу по просушке отелей, готовившихся через несколько месяцев принять первые партии британских и скандинавских спонсоров-туристов.
Мелкие предприниматели-алгарвийцы оживали — натирали замшевыми тряпочками пропылившиеся за зиму исхудавшие бумажники. Рыбаки, уставшие от безделья и опухшие от дешевого кислого пойла, громко именуемого «столовым вином», все чаще спорили в прибрежных кабачках, доказывая друг другу преимущества весенней сардины перед зимней. Диспуты сплошь и рядом принимали угрожающий характер и казались театром абсурда, поскольку этих преимуществ никто никогда и не отрицал.
Ртутный столбик на шкале термометра поднялся до отметки +24, и аборигены со вздохом облегчения сбросили с себя куртки и плащи. В воздухе чувствовалось предвесеннее настроение. Все — и природа, и люди, — все чего-то ждали.
Ждал и я. Чего — уже и сам не знаю. Километры изведенной магнитофонной ленты с телефонными разговорами Кирилла Божко свидетельствовали лишь об одном: он, конечно, не святой, но тем, в чем его подозревает Сармат, он не занимается. Всего, что я услышал за несколько месяцев, хватило бы на небольшой штраф от налоговой инспекции, взимаемый в административном порядке. Ничто в «Ситасе» (кроме огромного количества наличных денег в сейфе) не указывало на какую-либо связь с миром наркобизнеса. А деньги, как известно, не пахнут. И доказательством не являются. Иными словами, если бы я был агентом налоговой службы, я бы уже прекратил наблюдение.
Увы, я не агент налоговой службы. Поэтому две недели ливней, когда океан, казалось, переехал жить на континент, я провел в машине, поеживаясь от холода и сырости и изучая манеру господина Божко вести телефонные разговоры. Конечно, глупо было бы ожидать, что Божко по телефону пустится в долгие рассуждения о технологии приготовления героина и способах его транспортировки. Этого я, разумеется, и не ожидая. А чего я ожидал?
Честно признаюсь: не знаю. Наверное, какой-то беседы, не вписывающейся в размеренный ритм работы «Ситаса». Какого-то ключевого слова. Фразы, не похожей на другие.
Но таких не было. Ни слов, ни фраз. На безупречном оксфордском английском Божко отдавал распоряжения о поставках кожи на север Португалии, о поставках обуви из этой кожи в страны Восточной Европы. Об осетрине к черной икре, поставляемых из Ирана в лучшие торговые дома Европы и Южной Америки. О фрахтах судов и долгосрочной аренде складов в морских портах Европы, России и Украины. И так далее и тому подобное…
Несколько тревожных дней я провел незваным гостем на вилле господина Божко в Виламоуре. В компьютере, мирно дремавшем на его рабочем столе, я обнаружил базу данных «Ситаса». Бухгалтерия, естественно, была закодирована, и раскодировать ее мне не удалось. Дискеты со всей остальной информацией были мной тщательно изучены и могли служить учебным пособием для менеджера, собирающегося заняться честным бизнесом.
Полы, стены и шкафы виллы я простучал и прослушал со всей возможной тщательностью, и если бы мне довелось брать подряд на ремонт этой виллы, то я бы точно знал, какую сумму запрашивать. Знал, что в чулане спальни первого этажа вспучился паркет, что в одной из ванных комнат второго этажа подтекает смеситель, что огромный роскошный камин в зале — липа, что если кто-то решит его зажечь — то дышать будет нечем уже через несколько минут.
Вряд ли, конечно, Сармат ждал от меня этой информации. Но другой, увы, не было. А что было? Вы, возможно, станете смеяться, но кое-что имелось. Чутье. Да-да, то самое примитивное чутье, которым руководствовались еще наши пращуры, периодически спускаясь с деревьев к пытаясь твердо стоять на двух конечностях. Чутье, над которым саркастически посмеиваются высоколобые аналитики и которое, как известно, к делу не пришьешь.
Идеальная чистота и открытость операций «Ситаса» настораживала больше, чем миллионы в сейфе. Я — мелкий предприниматель, и масштабы моих операций не достигали и одного процента от операций «Ситаса», но моя рабочая документация (крохи по сравнению с ними) никогда не имела такого полного и законченного вида. И еще один нюанс. Божко иногда закупал товары в странах, которые на этом виде продукции не специализируются, а уж что касается осетрины — вообще анекдот. Иметь такое влияние в Северном Причерноморье (Азовское море и Северный Каспий под боком) — и платить иранским фундаменталистам вдвое больше, чем розничная цена астраханской осетрины…
Вы что-нибудь понимаете? Я — тоже. Можно, конечно, заподозрить Божко в незнании основ рыночной экономики, но это, согласитесь, граничило бы с шизофренией. Остается одно: подозревать его в чем-то другом. Но в чем? До этого докопаться мне не удалось. Еще неделька-другая таких поисков — и можно сворачивать работу. Божко гораздо умнее, тоньше и хитрее меня, и своими силами я его не расколю.
Пусть Сармат ищет других исполнителей — помоложе, понастырнее. Поталантливее…
Замигала красная лампочка, сообщавшая о том, что господину Божко кто-то звонит. Послушаем. А вдруг… Чем черт не шутит…
— Алло? Кирилл Игоревич? Это я…
Вот это фокус! Давненько я не слышал русской речи. Стоп, стоп. А это что такое? Господин Божко нервничает?
— Ты что, с ума сошел? Ты где?.
— Здесь, в аэропорту. Надо срочно встретиться.
— Ты в Португалии?! — Божко говорил таким зловещим шепотом, что у меня мурашки по спине пробежали, на лбу выступила испарина. — Ты соображаешь, что делаешь? Встретиться ему надо!
— Надо, — заявил собеседник. — Обязательно. На полчаса, не больше.
— Ясно. — Божко взял себя в руки, — но, похоже, по-прежнему тревожился. Через час на вилле. Только не вздумай к самым воротам подкатить.
…И что же я, позвольте полюбопытствовать, сижу здесь, пытаясь понять природу охвативших меня эмоций? Так, вероятно, сидела бы дочь захолустного помещика на своем первом городском балу… Хотя им, дочерям, наверное, было легче. Они-то о своих желаниях догадывались, только вслух не говорили. Разве не этого я интуитивно ждал полгода? Впрочем, если это — пустышка, пойду утоплюсь в пруду. Или что они там делали в таких случаях? В монастырь уходили?
