Федьков всё ещё рылся в повозке.
— Эрдже! Василе! — несмело окликнул его Стефан.
— Чего, Степа?
Кое-как Стефан объяснил, в чем дело.
— Ерунда! — без размышлений решил Федьков. — Не может быть такого приказа. Напутали вы чего- то. Так и скажи своим соседям. Понял?
— Ынцелес, ынцелес[21]! — обрадовался Стефан и поспешил к калитке, но на полпути вернулся и позвал Федькова за собой. Он хотел, чтобы русский объяснил сам.
У соседнего дома людей было уже больше, чем несколько минут назад. Слышался тревожный, но приглушенный говор. Когда подошли Федьков и Стефан, голоса разом смолкли.
Взяв из рук Диомида бумажку, Стефан протянул её Федькову. Тот отмахнулся от неё, положил руку Стефану на плечо:
— Растолкуй. Пусть не паникуют.
Стефан, как смог, перевел односельчанам его слова. Крестьяне выслушали, но не расходились, словно ждали ещё чего-то.
— Вот темнота! — рассмеялся Федьков. — Брехне какой-то поверили!.. Да что это за бумажка? Дай- ка погляжу! — Он взял у Стефана желтый листок.
У калитки им встретились Гурьев и Опанасенко, только что вернувшиеся из кооператива.
— Товарищ старший лейтенант! — доложил Федьков, когда они втроем вошли в хату. — Там! местный народ растревожился, отберут, мол, у них всё. Я с ними провел работку, что брех это. Какая-то бумажка их попутала. Вот. — Он протянул желтый листок. Гурьев внимательно рассмотрел его. Странно: на листке — только румынский текст. А подобные приказы имеют обыкновенно и русский.
— Ну и как, Федьков, поняли тебя местные?
— А как же? — голос Федькова звучал уверенно. — Меня вся заграница понимает.
Гурьев положил листок на стол, спросил у Илие:
— Что здесь написано?
Старик нагнулся к светильнику и стал, медленно шевеля губами, читать про себя. Лицо его мрачнело. Дочитав листок до конца, он, ни слова не сказав, передал его Матею.
— Да о чем же там? — снова спросил Гурьев. Илие словно не слышал.
Гурьев с нетерпением повторил вопрос.
— Момент, пожалуйста…
Не веря своим глазам, Матей читал:
— «Запрещается: продажа и передача другим лицам разного рода скота, сельскохозяйственного инвентаря, а также различного рода сельскохозяйственных продуктов, а также запрещается убой скота и птицы — впредь до определения имущества, подлежащего передаче в общественную собственность.
Учет имущества, подлежащего передаче в общественную собственность, производится особым распоряжением. Лица, укрывающие вышеуказанное имущество от учета, а также уклоняющиеся от передачи его в общественную собственность, подвергаются строгому наказанию вплоть до долгосрочных принудительных работ и конфискации всего имущества».
Внизу стояла подпись: «Советский военный комендант».
Растерянно посматривая то на бумагу, то на Гурьева, Матей пересказал ему содержание прочитанного.
«Неужели и Матей и Илие поняли неправильно? Нет. Не может быть. Оба грамотные… Жаль, не могу прочесть сам… Может быть, там что-нибудь другое? Но что бы там ни было — наши такого приказа дать не могут. Никак не могут».
Решительным жестом положив ладонь на желтую бумажку, Гурьев твердо сказал:
— Фальшь!
Лицо Илие посветлело. Тыча пальцем в странный приказ, он стал что-то оживленно толковать Матею.
— Откуда взялась эта бумажка? — спросил Гурьев Федькова. Тот объяснил.
«Как быть? — Гурьев почувствовал себя в затруднении. Они не обязаны ввязываться в эти дела. — Но разве можно не вмешаться? Ведь на всю нашу армию тень от этой бумажки падает. Докладывать о происшествии здесь некому, надо решать самому… Но что делать? Как?» И Гурьев после недолгого раздумья сказал:
— Идем в примарию. Надо до конца разобраться.
— Выходит, мы вроде комендатуры? — Федьков оправил гимнастерку.
— Приходится, раз в такие места заехали.
Гурьев пригласил Матея сопровождать их.
— Толмач? — догадался тот. — Бун, бун!
Видя, что старик собирается тоже идти, Дидина подбежала к нему и что-то торопливо, умоляюще зашептала, подергивая его за рукав. Но Илие сердито отмахнулся.
По безлюдной улице, потонувшей в синеве позднего августовского вечера, вспугивая рано улегшуюся деревенскую тишину, двигалась целая процессия. Впереди почти бегом поспешал Диомид. За ним шли Матей, Гурьев, Федьков, снова завладевший карабином, и Опанасенко. Степенно ступал молчаливый Илие, а следом тянулись, не решаясь идти рядом с русскими, несколько селян — соседей Сырбу, желавших лично убедиться, что офицер прикажет примарю считать страшный приказ недействительным!
То и дело оборачиваясь к Матею, слегка подпрыгивая на ходу, Диомид о чём-то с горячностью толковал, часто повторяя: «дракул», «примария». Этот маленький взбудораженный человек, вероятно, ругал тех, кто привез в примарию переполошившую всех бумагу.
В примарии не было видно ни огонька. Илие поднялся на крыльцо, неторопливо, но сильно постучал в запертые двери, крикнул:
— Памфил! Дескиде[22]!
За дверью послышались шаркающие шаги, брякнул засов. На пороге показался сгорбленный, босой, с всклокоченными волосами старик в длинной посконной рубахе. Он испуганно посмотрел на офицера и с поспешностью низко поклонился ему. Гурьев спросил:
— Где примарь?
— Ундэ есте примар? — повторил вопрос Матей.
— Ла каса, ла каса! — засуетился Памфил.
— Дома? Позвать его сюда! — распорядился Гурьев.
— Момент, момент! — Памфил скрылся в сенях и тотчас же вернулся с зажженной лампой в руке.
Вслед за Памфилом все, стоявшие на крыльце, кроме Диомида, который, как только приблизились к примарии, вдруг потерял всю свою бойкость, вошли в большую комнату, перегороженную барьером!. За барьером стояло два стола: один под клеенкой, закапанной чернилами, видимо, стол писаря, и другой — покрытый зеленым сукном, наверное — стол самого примаря. Над этим столом висел портрет короля. Висел он несимметрично, в сторонке, и рядом виднелось светлое прямоугольное пятно. Наблюдательный Федьков обратил внимание на это, толкнул Опанасенко в бок:
— Антонеску сбросили, а Михай ещё болтается!
Поставив лампу на барьер, Памфил торопливо вышел.
Вскоре он вернулся: примаря дома нет, и где он — неизвестно.
«Прячется!» — догадался Гурьев и попросил Матея: пусть Памфил подробно расскажет, кто и когда привез фальшивый приказ.
Оказалось, что несколько желтых бумажек передал примарю русский офицер. «Может быть, тот майор, у которого я только что угощался?» — предположил Гурьев.
Памфил подтвердил: да, передал именно тот офицер, который остановился в кооперативе.
«Что делать?» — Гурьев в напряжении стиснул губы. Конечно, можно и ничего не делать —
