Ранним утром 26 ноября 1940 года притихший, погруженный в себя Томас Ливен возвращался из «Отеля де Ноай» в старый квартал Марселя к себе в квартиру на третьем этаже дома на улице Кавалера Роз. С Жозефиной Беккер и полковником Дебра они долго сидели, много пили и обсуждали предстоящие события.
Несколько секунд он боролся с искушением хорошенькой взбучкой разбудить Шанталь, спавшую в разворошенной постели. Однако затем он решил принять для начала горячую ванну. Там в конце концов, услышав пение, и обнаружила его красавица подружка.
Пока Шанталь терла ему спину, он рассказал ей, особо не вдаваясь в подробности, о своем чудесном избавлении — немного, только самое необходимое, поскольку безграничного доверия к ней он больше не испытывал.
Свой рассказ Томас завершил словами:
— Они отпустили меня, потому что я им нужен. Я должен провернуть для них одно дельце. А для этого мне опять-таки нужна ты. Думаю, на этой основе между нами могло бы состояться примирение.
Глаза Шанталь, до этого виноватые, заблестели:
— И ты можешь простить меня?
— Придется, потому что ты мне нужна.
— Мне все равно, пусть придется, если обойдется, — прошептала она, целуя его. — Я на все ради тебя готова. Что тебе требуется?
— Несколько золотых слитков.
— 3-з-золотых? И сколько?
— Ну, думаю, на сумму пять или десять миллионов франков.
— Настоящих?
— Фальшивых, естественно, со свинцовой начинкой.
— И только-то?
— Ты тертый калач, — сказал он, — стерва несчастная, из-за тебя я опять влип в эту историю. Не нажимай так сильно!
Она стала тереть еще крепче, воскликнув:
— Ах, я так рада, что они не прикончили тебя, мой сладкий!
— Кончай сдирать с меня кожу!
Она расхохоталась горловым смехом и принялась щекотать его.
— Прекрати, или я сейчас спущу с тебя штаны и всыплю как следует!
— Это будет непросто сделать, на мне их нет!
— Ну, погоди! — он схватил ее, она завизжала, вода взметнулась фонтаном, и вот она уже лежала на нем, в теплой мыльной воде, кричала, взвизгивала, смеялась и отплевывалась, а после затихла в его объятиях.
Внезапно он вспомнил о бедном Лазаре Алькобе, о несчастном Вальтере Линднере и его жене, о пассажирах затонувшего судна, матросах, о бедных солдатах в окопах, обо всех бедных людях вообще. Какой короткой была их жизнь. И какой трудной. Какой страшной была их кончина. И вообще как мало счастья в этом мире.
19
4 декабря 1940 года в среду в отдельном кабинете отеля «Бристоль» три господина встретились за вегетарианским обедом, составленным одним из участников застолья — искусным гурманом, лично проследившим за его приготовлением на кухне.
Их имена: Поль де Лессеп 37 лет, замкнутый, худой, с угловатыми чертами лица. Жак Бержье немного старше, толще, с розовым лицом, одетый подчеркнуто элегантно, с жеманными манерами, высоким голосом и мелкими семенящими шагами. На нем были темно-красная бархатная жилетка, темно-синий костюм и от него прямо-таки разило духами.
И, наконец, Пьер Юнебель — тот самый господин, хлопотавший насчет обеда и как две капли воды похожий на нашего героя Томаса Ливена, что неудивительно, поскольку это он и был. И звали его теперь Юнебель, а не Леблан. Сообразительный читатель догадается, что новый поддельный паспорт Томас получил от французской секретной службы…
Это была первая встреча господ Бержье и де Лессепа с мсье Юнебелем. При этом Бержье рассматривал очаровательного молодого человека с все возрастающей благожелательностью. Его сентиментальные, словно девичьи, глаза были неотрывно нацелены на него.
Томас пригласил на этот обед обоих, после того как побывал у адвоката Бержье и предложил свои услуги в качестве делового партнера.
— Может быть, поговорим об этом за хорошей едой? — предложил он.
— С радостью, мсье Юнебель, только, пожалуйста, чтобы не было ничего мясного, — голосом евнуха ответил эстет Бержье.
— Вы вегетарианец?
— Стопроцентный. И не курю. И не пью.
«И с женщинами ты, похоже, дел тоже не имеешь, дружок, — подумал Томас. А вот на гестапо ты обязан работать, чистая твоя душа…»
Господа заговорили о закуске — сельдерее по-женевски. Бержье с его утонченным вкусом сказал:
— Великолепно, мсье Юнебель, просто великолепно. Кружочки так и тают на языке.
— Так и должно быть, — серьезно ответил Томас. — Отбираются всегда хорошие, но не слишком крупные клубни.
— Не слишком крупные, ага, — произнес Бержье, пожирая Томаса глазами.
— Их хорошенько промывают и чистят, а затем варят в соленой воде, пока они не станут мягкими, но не слишком мягкими.
— Но не слишком мягкими, — эхом откликнулся адвокат, чей парфюм бил Томасу в нос. — Вы должны записать мне рецепт, мсье.
На своих наманикюренных пальцах он носил четыре кольца с цветными камешками, а его взгляд, покоившийся на Томасе, становился все сентиментальнее.
«Тут все ясно, — размышлял тем временем наш друг, — с этим у меня проблем не возникнет. Больше внимания мне нужно уделять де Лессепу».
— Чем мы можем быть вам полезны, месье? — без перехода начал Лессеп.
— Господа, Марсель — город маленький. Идут разговоры, что вы приехали из Парижа провернуть некоторые операции.
— Какие операции, мсье Юнебель?
В этот момент старый официант подал главное блюдо, и Томас прервал беседу. Глядя на поднос, адвокат тоскливо воскликнул:
— Но я же убедительно просил: никакого мяса!
Де Лессеп оборвал его:
— Так какие же операции, мсье Юнебель?
— Гм, валюта и золото. Поговаривают, вы ими интересуетесь.
Де Лессеп и Бержье обменялись взглядами. Некоторое время в кабинете стояла тишина. Наконец Лессеп — в 1947 году французское правительство предало его суду за коллаборационизм — холодно произнес:
— Значит, говорят?
— Да, говорят. Немного соевого соуса, мсье Бержье?
— Друг мой, — ответил адвокат, пристально посмотрев в глаза Томасу, — я тронут. То, что я считал мясом, действительно не мясо, однако же это ужасно вкусно. Что это, собственно, такое?
