лег на пол и стал шарить под шкафом тростью. Это вызвало нестерпимую боль в ноге. Вдобавок схватило живот. «Снова черти взялись за меня, — пробормотал Яша. — Кругом незадача…»
Магда вернулась. Сейчас на ней уже не было праздничного платья. Она, как видно, ходила на базар за покупками, ибо в руке держала корзинку, из которой торчала куриная нога.
— Куда пошел? Я собираюсь варить обед.
— Вари его для себя.
— К потаскухе из Песков тебе спешно?
— Куда хочу, туда иду.
— Между нами все кончено! Я сегодня же уезжаю домой, слышишь, еврей паршивый!
Ее словно испугали собственные слова: она застыла с разинутым ртом и подняла руку, как будто заслоняясь от удара. Яша побледнел.
— Ну всё, это конец.
— Да, конец. Ты черта во мне будишь!..
Она отшвырнула корзинку и заголосила, словно ее били палкой или пороли. Курица с окровавленной шеей лежала в корзинке среди лука, свеклы и картошки. Магда выбежала на кухню, и оттуда донесся удушливый кашель, словно она подавилась или ее рвало. Он стоял, все еще держа трость, которой шарил под шкафом. Затем почему-то перевернул курицу и к ее шее положил свеклу. Он снова стал искать запонку. Ему захотелось было выйти на кухню и посмотреть, что делает Магда, но он не пошел. «Эмилия скоро скажет то же самое, — подумал Яша. — Все рушится как карточный домик…»
Тем не менее он кое-как оделся. Минуя коридор, услыхал за закрытой дверью, что Магда чистит кастрюлю. Спустился, ковыляя и при каждом шаге ощущая боль, по ступенькам. Еле добрел до цирюльни, но там никого не оказалось… Он звал, топал здоровой ногой, колотил в стенку, однако никто не появился. «Всё бросают и уходят, — буркнул он себе под нос. — Вот она, Польша! И еще обижаются, что их разорвали на части… Наверно, этот болван пошел играть в карты. Что ж, приду небритый. Пусть видит, в каком я состоянии». Яша стал ждать извозчика. Ни один не появлялся. «Вот страна, — бормотал он. — Единственное, что они умеют, — это каждые несколько лет восставать и бренчать кандалами…» Он доплелся до Длугой, там была цирюльня, и Яша вошел. Парикмахер стриг клиента.
— Когда бочка набита капустой, больше, чем есть, не вопхнешь, — разглагольствовал парикмахер. — Капуста не лен, ее не надавишь и не умнешь. Если бочка полная, значит полная. Но всего хуже, проше пана, тесто. Мне известен случай с одной дамой, которая собралась испечь пирог для своей мамы. Она замесила тесто, положила дрожжи и что там еще полагается, но потом надумала везти тесто к матери на Прагу и пироги печь там. В ее собственной печке то ли была плохая тяга, то ли что-то дымило, то ли что-то еще похуже. Она уложила тесто в корзинку, накрыла тряпками и села в омнибус. В омнибусе было жарко, тесто стало подходить и полезло из корзинки как живое. Она хотела втолкнуть его обратно, куда там! С одной стороны она его впихивает, с другой — оно вылезает. Тряпки сползли, а корзинку расперло так, что казалось, она вот-вот лопнет. По-моему, она и в самом деле лопнула…
— Неужто у теста такая сила? — спросил тот, кого стригли.
— Конечно, проше пана! В омнибусе заварилась каша. Там как раз было несколько шутников и…
— Наверно, эта мадам переложила дрожжей.
— Тут дело не столько в дрожжах, сколько в теплоте. Был жаркий летний день, ну и конечно…
«Что они несут? Он же врет; корзинка лопнуть не может, — думал Яша. — Зато мой ботинок вот-вот лопнет! Опухоль ведь тоже растет. Но почему этот скот не обращает на меня внимания? А вдруг — я других вижу, а сам невидимый?..»
— Долго еще ждать? — спросил Яша.
— Пока не достригу, проше пана, — ответил парикмахер вежливо, но язвительно. — У меня только пара рук. Ногами я, проше пана, стричь не умею, а если бы даже умел, на чем бы я тогда стоял? На голове? Я прав, пане Мечислав?
— Безусловно, — ответил клиент. Это был коренастый широкий мужчина с большой головой, мощным загривком и блондинистым ежиком, напомнившим Яше свиную щетину. Он повернулся и небрежительно глянул на Яшу. Глаза, глубоко посаженные между низким лбом и жирными скулами, были водянисто- голубые, маленькие. Казалось, брадобрей и клиент против Яши сговорились.
«Что я им сделал? — подумал Яша. — Злость у них всегда наготове… только ищут повода… А в воскресенье побегут в костел разглагольствовать насчет любви… И я, негодяй, готов был перейти в их веру… Что ж, поговорю с ней напрямик! Не желаю быть заодно с такими… Достаточно они жгли и жарили нас в Испании и повсюду… — Яше показалось странным, что он до сих пор об этом не думал. — Не могу ни на что решиться, вот в чем беда!..»
Все же он подождал, пока парикмахер дострижет клиента и нафабрит тому кончики усов. Едва клиент ушел, у парикмахера сразу изменилось настроение, и он принялся дружелюбно и доверительно болтать с Яшей:
— Славный денек, а? Лето, настоящее лето! Люблю лето. И зачем кому зима? Холод, простуды! Иногда летом бывает жарковато и потеешь, но это не страшно. Вчера я ходил в купальню на Вислу и один тип утонул прямо у меня на глазах.
— В купальне?
— Решил показать себя и поплыл из мужской в дамскую. Приглядел издали какую-то шлюху или зачем-то еще. Но его, конечно, не подпустили, потому что женщины купаются безо всего. Такая вот история. Разве разумно платить черт-те за что жизнью? Когда его вытащили, казалось, он спит. Я не мог поверить, что он мертвый. Ради того, чтобы показать себя, поплатиться жизнью…
— Да, мы, мужчины, сумасшедшие…
«Сегодня же надо все решить, — говорил себе в пролетке Яша. — Сегодня мой Судный день!..» Чтобы собраться с мыслями, он закрыл глаза. Однако миновались улица за улицей, а Яша ни к какому выводу не приходил. Снова слышал он звуки города, снова вдыхал его ароматы. Кучера кричали, кнуты хлопали, дети галдели. С базаров и дворов с теплыми дуновениями ветра долетали запахи навоза, сточных канав, жареного лука, убоины. Рабочие удаляли деревянные тротуары, заменяли булыжник брусчаткой, ставили газовые фонари, копали рвы для телефона и канализации. Земле выдирали потроха. Когда Яша открывал глаза, ему казалось, что пролетку внезапно потащило вкось и он вместе с ней сейчас рухнет в глинистую или песчаную пропасть. Фундаменты поедут, дома провалятся, а всю Варшаву постигнет судьба Содома и Гоморры. Возможно ли было что-то обдумать в такой обстановке? Извозчик миновал синагогу на Гнойной. «Когда я тут был? — растерянно подумал Яша. — Сегодня? Вчера?» Оба дня соединились, смешались в один. Молитвы в талесе и тфилн, благочестие, открывшееся ему, казались сейчас небывшими и похожими на сон. «Ну и впутался я в историю! Нервы совсем никуда не годятся!» Пролетка подкатила к дому Эмилии, и он протянул вознице вместо двадцати грошей золотую монету. Тот стал отсчитывать сдачу, но Яша махнул рукой. «Он же бедняк, пусть заработает. А мне надо иметь перед небесами хоть какие-нибудь заслуги…» Он потихоньку поднялся по лестнице. Нога чувствовалась, но не сильно. Он позвонил. Дверь отворила Ядвига. Улыбаясь, она доверительно сказала:
— Госпожа ждет… Со вчерашнего дня…
— Что нового?
— Ничего. Хотя нет! Помните, я рассказывала про старого помещика Заруского и его глухую прислугу, мою приятельницу. К ним сегодня под утро вор забрался…
У Яши пересохло во рту:
— И украл деньги?
— Нет, испугался и сбежал. С балкона прыгнул. Ночной сторож видел, как он убегает. Что там творится, не спрашивайте! Старый поднял скандал! Прямо ужас! Хотел мою товарку рассчитать. Пришли из полиции. Она плачет. Тридцать лет в доме!..
Ядвига говорила с каким-то злорадством. Неприятности подруги явно доставляли ей удовольствие. Глаза были полны ехидства, какого Яша прежде не замечал.
— Да, в Варшаве воров хватает…
— А там лежат знаете какие закладные!.. Пожалте в гостиную. Я доложу госпоже.
Яше показалось, что Ядвига по сравнению с позавчерашним днем даже моложе выглядит. Она словно
