политического режима мы и поговорим.
14.2.3. Однако немного теории. Начнём с компрадоров, точнее с соответствующего термина. Посмотрим в самые популярные словари, начиная с советских времён. «Компрадор (от исп. сomprador покупатель) — в колониальных и зависимых странах — местный торговец, посредничающий между иностранным капиталом и национальным рынком; представитель слоя местной буржуазии, тесно связанной с крупной и монополистической буржуазией империалистических государств».[595]
«Компрадорская буржуазия (от исп. сomprador — покупатель), часть буржуазии, экономически отсталых стран (как колоний, так и независимых), осуществляющая посредничество между иностранным капиталом и национальным рынком. Тесно связана с колонизаторами и иностранными монополиями и поддерживает их в ущерб национальным интересам».[596]
Но это все советские словари, а вот выпущенный в 2000 году «Новый иллюстрированный энциклопедический словарь» вообще, не поясняет это слово. 19 тысяч других поясняет, а этого слова вроде бы и не существует. Можно было бы красиво сказать, что это искусственное умалчивание. Но один постсоветский словарь — это ещё не доказательство замалчивания.
Однако хватит о терминах, перейдём к реальностям. Экономическое господство компрадорской буржуазии подразумевает то, что её богатство создаётся в ущерб интересам страны, точнее подавляющего большинства населения. Но при этом, компрадорская буржуазия действует, по сути, в интересах иностранных держав. Вольно или не вольно действует. Нечто похожее на агентов влияния,[597] только в сфере экономики.
Да, собственно говоря, компрадорская буржуазия и есть коллективный агент влияния.
Однако, в условиях Российской Федерации власть, при всем влиянии олигархов, все же находится в руках высшей бюрократии, сплотившейся вокруг «трона» (т.е. президентского кресла). О том, как этой слой коррумпировался во времена Ельцина речь уже шла,[598] да и в настоящей книге без этого не обойтись (см. пункты 14.8. и 14.12. настоящей книги). «Коррупция — это страшная болезнь государственного организма, которая неизлечима для поражённых ею звеньев. Чиновник, наделённый властью и взявший подношение, становится перед выбором: либо исполнять чужую волю в ущерб государственным интересам, либо, отстаивая интересы государства, ожидать выстрела в спину. По понятным причинам он выбирает первое».[599]
Но дело не только в коррупции, которая незаконна и преступна, дело ещё в том насколько близки или далеки они к народу.
«Мне приходилось замечать, — писал Анатолий Куликов, — как меняются люди, попав на верхние этажи государственной власти. Некоторые из них быстро теряют почву под ногами и с удовольствием обживаются в иллюзорном мире казённых дач, стремительных автомобильных кортежей, элитной телефонной связи и высококлассной обслуги, способной решить за тебя тысячи бытовых проблем. К этому легко привыкаешь. Ещё легче объяснить себе и окружающим, что вся эта человеческая суета вокруг твоей звёздной персоны обусловлена важностью исполняемых тобой государственных дел и призвана сэкономить время для ответственных дел и поручений».[600]
При этом о сращивании олигархов и высшей бюрократии мы уже говорили и ещё будем разговаривать. Процесс этот усилился с конца 1993 года и примерно с 1996 года стал особенно заметён. Он оказывал огромное влияние на развитие страны.
Постепенно вновь стала формироваться привилегированная каста, которая после небольшой встряски 1991-1993 годов начала превращаться в стабильную и устойчивую. Преобладающим стал «кадровый принцип — брать только своих по родственному, земляческому или просто признаку личной преданности.[601] А это неминуемо означает — покрывать все их злоупотребления. Власть имущих превращается в привилегированную касту, замкнутую на обслуживании своих корпоративных и частных интересов.
Одновременно с процессом слияния власти, бизнеса и организованной преступности происходит «вымывание» из органов власти компетентных, профессиональных работников. Ведь глубокие знания, способность анализировать причины и последствия принимаемых решений делают настоящих специалистов независимыми от воли и желания кого бы то ни было. Совсем не эти качества необходимы для обслуживания интересов олигархических кланов, имеющих реальную власть в российском государстве. Им требуется только умение быстро «провести» необходимое решение да способность изобрести очередную «хитрую схемку», уводящую деньги и активы у государства».[602]
Если согласиться с вышесказанным, то следует признать наличие коррумпированного и одновременно компрадорского слоя, управляющего страной. Естественно после вышесказанного первая нормально пришедшая мысль о том как бы свергнуть компрадорский режим. Тут уже мысль не столько о реформе, сколько о коренном повороте в жизни общества, т.е. о революции.
Однако, попытаемся отвлечься от эмоций и первых пришедших мыслей. Все же революция — вещь такая опасная. Может быть не стоит и спешить? Давайте ещё порассуждаем.
14.2.3. Разумеется, было не мало высказано слов в обоснование тезиса о необходимости революции. Некоторые в конце 1995 года подчёркивали, что российский компрадорский бизнес особенно укрепился в финансово-спекулятивных банковских структурах и в экспортно-ориентируемых сырьевых отраслях экономики.[603]
Тот же Бабури н говорил: «…Этап, который продолжался с 1993 года по выборы президента в 1996 году, выявил очень печальный факт: вверх в стране, ключевые посты в ней заняли преимущественно антинациональные, прозападные силы. Компрадоры, которые, как и всюду на планете, ориентируются не на защиту отечественных интересов, не на развитие своего производства и национальной культуры, а на интересы иностранного капитала. В обозримом будущем они не позволят одолеть себя с помощью обычных демократических процедур. Любые выборы, связанные с сохранением реальной власти — президентские или губернаторские — будут и впредь проходить под их полным контролем, по их правилам и в силу огромных материально-финансовых и информационно-пропагандистких возможностей непременно выигрываться. При любом раскладе сил». [604]
Если, короче и без заумных выражений то получается так: на вашем поле и по вашим правилам, нам не выиграть эту игру, значит будем играть в другую, но выиграть мы должны.
«Нам очень нужен волевой рывок из этой удушающей системы „современной демократии“. Такой, какой сделал в 1979 году Иран, ныне добивающийся больших успехов в экономике несмотря на все санкции Запада. В играх подлых и подковерных в мастерстве интриг мы Запад никогда не обскачем».[605]
Правда, более осторожные сразу же уточняли: «Хочу особо подчеркнуть мирный, ненасильственный характер того, к чему мы вскоре начнём готовиться, — говорил Бабурин. — В нем, по крайней мере, с нашей сторон, не будут места призывам на баррикады и прочим проявлениям политического экстремизма. Но это не означает, что мы намерены всегда и во всем действовать по правилам, навязанным режимом».[606]
Уточнять надо было, что бы не попасть под соответствующую статью Уголовного кодекса. Точнее, чтобы не попасть под любую статью этого кодекса. Эта осторожность понятна, но с точки зрения народных симпатий она не лучший способ привлечь эти самые симпатии. Народ наш обычно любит тех, кто посмелей и порешительней.
«Вообще революция, не нарушающая закон, — это что-то вроде непорочного зачатия, — писал Леонид Радзиховский. — Революция — это и есть целенаправленное (или стихийное) уничтожение существующих ранее законов, с точки зрения законов предшествующей эпохи революция есть тягчайшее государственное преступление».[607]
14.2.3.1. Кстати, о том же Иране. В 1989 году Иран совершил революцию, которая, по мнению некоторых, была исламской, по мнению других — национально-освободительной, антиамериканской. «Основным идеологическим знаменем революции стала антитираническая по традиции шиитская ветвь ислама, воспринимавшегося всеми основными слоями населения как выражение национальной
