Мехтар. Мозг способен управлять мускулами тела, и это настоящее чудо. Я попытался осуществить это чудо на практике, а Соли, потрепав Лико по голове, кивнул мне и сказал:
– Я понимаю, как тебе больно.
Не знаю, о чем он говорил: о ноге или о моем бешенстве по поводу предлагаемой деятельности Катарины. Больше он не упомянул об этом ни словом (и Катарина тоже не ответила мне, когда я спросил, действительно ли она сама вызвалась собирать сперму). Десять дней спустя, в начале самых жестоких морозов глубокой зимы, перед рассветом, Бардо, я и все мое злосчастное семейство вывели наши груженые нарты из склада. Мы проследовали по улицам Академии к Крышечным Полям, где ждал ветрорез, чтобы, пролетев шестьсот миль, высадить нас среди западных льдов.
8
КВЕЙТКЕЛЬ
Итак, Человек поместил свое семя в Пробирку, после чего из искусственных чрев вышло множество как человеческих рас, так и тех, что больше не были человеческими. Элиди отрастили крылья, агатангиты придали себе форму тюленей, чтобы плавать в водах своей планеты; хоши овладели трудным искусством дыхания метаном, алалои открыли для себя древние, но неувядающие ремесла. В Цивилизованных Мирах немало таких, кто постарался хоть немного, да улучшить свою наследственность. Эталоны Бодхи Люс, например, пожелали, чтобы их дети были выше их, и постепенно, дюйм за дюймом, поколение за поколением, вывели человеческую породу десятифутовой вышины. Когда люди с разных планет обнаружили, что больше не могут вступать в браки и иметь детей естественным путем, воцарился хаос. Так Человек сформулировал третий и самый важный из своих законов, который позднее назвали законом Цивилизованных Миров: человек может делать со своим телом что ему вздумается, но его ДНК принадлежит его виду.
Десять Тысяч Островов – это огромный архипелаг, разбросанный на четырех тысячах миль океана, острова широким полумесяцем тянутся от Ландасаллы на крайнем западе до Невернеса на юго-востоке. В действительности их не десять тысяч, а намного больше. Большинство из них – это мелкие вулканические образования, ставшие почти плоскими под действием ветра, льдов и силы тяжести. На этих тундровых островках растет только осока и лежит плотный снег. (Собственно говоря, «Десять Тысяч Островов» – это вольный перевод девакийского «гелагеласалия», что означает «много-много островов». Деваки, как и все алалойские племена, обозначают все числа больше двадцати выражением «гела».) Все тридцать три племени расселились на более крупных островах. В южной группе архипелага, которая называется Алигельстеи, или Сверкающие Камни Богов, жизнь бьет ключом. Острова эти очень красивы. В их вечнозеленых лесах алалои охотятся на шегшеев и грузных мамонтов, заслоняя глаза от ярких переливов снеговых полей; здесь в своих снежных хижинах и пещерах они пьют кровяной чай, любуясь звездами.
Шестнадцатый остров носит название Квейткель, как и большая белая гора, подымающаяся на пятнадцать тысяч футов над уровнем моря. По словам моей матери, впечатавшей себе наиболее релевантную часть памяти Рейнера, именно там, в пещере под южным склоном, мы должны были найти деваки. Каждую зиму, когда море замерзает, разбросанные семьи этого племени переезжают на собаках по льду с ближних островов – Ваасаллы, Ялкеля и Аллсаллы, а также с Савесаллы и Аурунии, довольно отдаленных. Они собираются, чтобы подыскать жен своим сыновьям и совершить обряды инициации; собираются, чтобы обменяться рассказами и подарками и просто из-за темных ночей глубокой зимы: страшно быть одним, когда холод норовит высосать из тебя жизнь вместе с дыханием.
Наш план состоял в том, чтобы подъехать к Квейткелю с юга под видом семьи, желающей воссоединиться с домом своих предков. По легенде мы должны были представиться как потомки Сенве, храбреца, покинувшего своих девакийских родичей четыре поколения назад, чтобы основать собственное племя. (Я надеялся на то, что память не подвела Рейнера и такой человек действительно существовал. Неужели он взаправду отправился через южные льды на поиски Пеласалии, сказочных Благословенных Островов? К югу от Квейткеля островов нет, ни благословенных, ни каких-либо иных. Если Сенве в самом деле отправился на юг, и он, и его злополучная семья должны были погибнуть в холодном бездонном море, когда лед вскрылся под ярким солнцем ложной зимы.) Под покровом тьмы наш ветрорез сядет в десяти милях от южного берега Квейткеля. Там, где ветер, не зная преград, ревет над тысячами миль морского льда, мы запряжем своих собак, облачимся в меха и совершим короткий переезд до нашего нового дома.
В брюхе серебристого ветрореза мы мигом преодолели шестьсот миль, отделявших Неверное от первого из Внешних Островов. Два поколения назад этот же путь, только по льду, проделал Гошеван. Мы путешествовали гораздо быстрее и легче, чем он, за короткое время мы прошли над пятнадцатью Внешними островами, браконьерскими угодьями червячников, которые, рискуя жизнью под лучами лазеров, доставляют драгоценные натуральные меха городским тубистам. Под нами, скрытые чернильной тьмой, проносились лесистые горы и белые стада шегшеев. Там же – если опять-таки положиться на память Рейнера – находилось потомственное обиталище Еленалины и Рейналины, двух крупнейших семей девакийского племени.
Следую нашему плану, мы сели к югу от Квейткеля. Я, во всяком случае, полагал, что мы сели именно там. Нам приходилось полагаться на штурманское искусство кадеталетчика, только что вышедшего из Борхи. (Ирония заключается в том, что мы, пилоты, с легкостью проделывающие путь от Утрадеса до Гелид Люс, напрочь лишены способности управлять ветрорезом, что, казалось бы, гораздо проще.) Почти молча мы выгрузили наши нарты и пятнадцать скулящих собак. Мы работали быстро, чтобы Марков Линг, наш летчик, снялся еще до восхода солнца – иначе наш обман стал бы очевиден для любого, кто мог смотреть на нас с далекого берега.
В темноте и на морозе я долго провозился с упряжью: звезды давали слишком слабое освещение. Мои собаки рычали, огрызались друг на дружку и кусали мерзлые кожаные постромки. Ветер гнал поземку, и их пробирала дрожь. Бардо рядом со мной дал тумака вожаку своей упряжки Алише. В шегшеевой шубе с туго завязанным капюшоном он смахивал на белого медведя. В промежутках между руганью он переговаривался с Жюстиной, но я не разбирал слов из-за ветра. Соли, на которого ветер как будто не действовал, уже запряг собак и проверял, как закреплен груз. Женщины, по алалойскому обычаю, помогали чем могли. Но Жюстина слишком туго затянула постромки моей третьей собаки, Тусы, и он лязгнул на нее зубами, чуть не порвав ей рукавицу. Мать тут же накинулась на злобного пса с кнутом и хлестала его, пока он не взвыл и не припал брюхом к снегу.
– Этот Туса просто зверюга, – сказала она мне, перекрикивая ветер. – Я говорила, что надо было брать сук вместо кобелей.
Соли, все это время глядевший на нее с неразличимым во тьме выражением лица, сказал только:
– Кобели крепче. – И дал Маркову знак отправляться. Марков, не вылезавший из теплой кабины, подал ответный сигнал и запустил ракетные двигатели. Ветрорез с ревом рванулся вперед и взвился в темное небо на востоке. Гром прокатился по льду и затих.
Я не помню, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким же одиноким, как в то утро на морском льду. Я, путешествовавший в глубинах мультиплекса за миллиарды миль от другого человеческого существа, стоял лицом к востоку, глядя, как исчезает вдали красный ракетный огонь. Внутри легкого корабля – как и любого корабля – ты не одинок по-настоящему. Там, в надежной, как материнская утроба, кабине, ты испытываешь знакомое, успокоительное прикосновение нейросхем и знаешь, что тебя окружают творения человеческой мысли. А здесь, на льду, – только жестокий ветер и мороз, от которого воздух вокруг глаз и носа кажется жидким. Природа здесь убивает, и ни родные, ни друзья тебе не помогут. Впервые в жизни я оказался к ней так близок. Я буду убивать животных ради их мяса и шить себе одежду из их окровавленных шкур; буду складывать себе дом из плотных снеговых блоков, чтобы не замерзнуть до смерти. Ветер проникал мне под парку, и я вдруг понял самым осязательным образом, насколько нежна моя кожа, несмотря на черную волосяную поросль и белый мех. Снеговая крупа жалила мое смазанное жиром лицо; я слушал, как стонет ветер, и из моих прохваченных холодом легких тоже вырывались стоны, а в носу при каждом вдохе и выдохе образовывалась изморозь. Не в первый и не в последний раз я спросил себя, стоит ли то, что найду я на острове Квейткель, ноющих зубов и обморожений.
Вскоре Соли свистнул вожаку своей упряжки, и я понял, что пора ехать. Поскольку я выдавал себя за
