– Ах-хо.
Данло стал лицом к востоку, где брезжили первые голубые проблески дня. До восхода еще оставалось время, но горизонт уже окрасился охрой и багрянцем. Многие возвращенцы тоже смотрели в ту сторону. Элианора встала и тоже, как-то сориентировавшись, повернулась на восток. Она, как все скраеры, была слепой, а на лице ее вместо глаз зияли черные, как космос, ямы. Возможно, она хотела ощутить на щеках солнечные лучи. Если ее не осуществившееся пророчество причиняло ей горе или стыд, по ней этого не было заметно.
– Видишь эту прекрасную женщину-скраера? – спросил Данло шепотом, став поближе к Старому Отцу. – До того, как она себя ослепила, у нее были глаза, как у меня и у всех нас.
Она могла видеть все краски мира. Но что, если бы она так и родилась безглазой? Если бы она была слепой от рождения, как дети хибакуся? Откуда бы она тогда знала, что кровь краснее всех оттенков красного? Откуда знала бы цвета зари? Разве ты, глядя на небо, говоришь: «Я верю в голубизну»? Нет, не говоришь, если ты только не слеп. Ты видишь благословенную голубизну и знаешь ее. Понимаешь? Нам нет нужды верить в то, что мы знаем.
– Ах-хо, знаем. Все так.
– Очень возможно, что Файет понимает сциентизм лучше, чем я. Но она не может знать, что это такое, пока не увидит еще живого снежного червяка, разрезанного на сто кусков.
– Уж не хочешь ли ты, чтобы я заставлял всех своих учеников присутствовать при подобных ужасах?
– Чтобы стать по-настоящему комплементарным – да. Они играют в спелад и думают, что знают, как переходить от одной реальности к другой. Но для них это не совсем… реально. Входя в новое мировоззрение, они напоминают стариков в горячем источнике – половина в воде, половина снаружи, не то чтобы сухие и не то чтобы мокрые.
Небо теперь пылало багровым огнем. Стало светлее, и деревья с камнями обретали свои утренние краски. Из всех, кто был на Уркеле в эту ночь, остались только возвращенцы, да и они понемногу расходились, ибо их вера в возвращение Мэллори Рингесса рухнула. Вот она, суть разницы между верой и знанием, подумал Данло. Знание может только укрепиться и стать глубже, вера же хрупка, как стекло. Сотни людей с покрасневшими глазами бросали на Элианору взгляды, полные горькой обиды, и поворачивались к ней спиной, не прощаясь.
На склоне осталось всего сорок восемь мужчин и женщин, знавших то, чего не знали другие. Данло тоже это знал, но ему трудно было объяснить свое знание Старому Отцу. Он знал, что Мэллори Рингесс в некотором смысле все-таки вернулся в Невернес этой ночью. На горе в самом деле побывал бог – стоило только вспомнить восемьдесят тысяч опечаленных лиц, чтобы убедиться в этом. Пророчество Элианоры произвело в Городе какую-то необратимую перемену, и родилось что-то новое. Старый Отец ошибался, полагая, что начатое ею движение просто так возьмет и испарится, как роса под солнцем.
Старый Отец, хорошо читавший тени человеческих мыслей, всмотрелся в лицо Данло и спросил:
– Ты никогда не верил по-настоящему, что Мэллори Рингесс вернется, правда?
– Я ни во что не хочу верить. Я хочу знать… знать все.
– Хо-хо, недурные у тебя запросы. Ты не такой, как другие мои ученики – они хотят только освобождения.
– И при этом так… несвободны.
– Как так? – широко раскрыл глаза Старый Отец.
– Они думают, что нашли систему, которая освободит их.
– А разве это не так?
– Фравашийская система – единственная реальность, которую они держат крепко. А она их еще крепче.
– Значит, ты питаешь мало уважения к нашему пути?
– Нет, почтенный, раньше я очень дорожил им, но только…
Старый Отец подождал немного и попросил:
– Продолжай.
Данло посмотрел на журчащий между деревьев ручеек и спросил:
– Достоинство фравашийской системы состоит в том, чтобы освобождать нас от других систем, да?
– Верно.
– Так не стоит ли нам воспользоваться этой самой системой, чтобы освободиться и от нее заодно?
– Ах-ах. – Старый Отец зажмурился. – Ох-ох-ох.
– Я должен от нее освободиться.
– Ох-х!
– Я должен уйти из твоего дома, пока еще не поздно.
– Ну что ж – все так.
– Прости, почтенный. Ты, наверное, считаешь меня неблагодарным.
Старый Отец открыл глаза, и его рот сложился в улыбку.
– Вовсе нет. Плохая награда учителю, если ученик навсегда остается учеником. Я давно уже знал, что ты уйдешь.
– Чтобы вступить в Орден, да?
– Хо-хо, даже если в Орден тебя не примут, уйти все равно придется. Все мои ученики уходят, узнав то, что узнал ты.
– Я сожалею.
– Ох-хо, а я вот нет. Ты хорошо учился и доставил мне столько радости, что мне даже выразить это трудно – разве что по-фравашийски.
Данло посмотрел, как его собратья-возвращенцы сворачивают меховые подстилки и забирают корзинки с едой. Один, молодой горолог из Лара-Сига, сказал ему, что пора возвращаться в Город.
– Давай-ка попрощаемся здесь, – сказал Старый Отец.
Элианора молча стояла на снегу, обратив лицо к рассветному небу. Другие толпились вокруг нее, тихо говоря что-то. Наконец кто-то один предложил ей руку, чтобы спуститься с горы.
– Через пять дней начнется конкурс, – сказал Данло. – Если меня примут, можно мне будет приходить к тебе, почтенный?
– Нет, нельзя.
Данло опешил и не заметил даже, что все возвращенцы уже ушли.
– Это не мое правило, Данло, а Ордена. Послушникам и кадетам запрещено общаться с фраваши. Нам больше не доверяют, к сожалению.
– Значит…
– Значит, ты сможешь приходить ко мне, только когда станешь пилотом.
– Но ведь на это уйдут годы?
– Значит, мы должны набраться терпения.
– Я ведь могу и провалиться.
– Все возможно. Но настоящая опасность не в том, что ты провалишься, а в том, что ты выдержишь. Большинство членов Ордена отдаются ему душой и телом.
– Они не учились у фравашийского Старого Отца, почтенный.
– Это верно.
– Я должен знать, что это такое – быть пилотом. Благословенным пилотом.
– Хо-хо, говорят, что пилотам доступна самая странная из всех реальностей.
Данло улыбнулся и поклонился Старому Отцу.
– Спасибо тебе за все, что ты дал мне, почтенный. За мокшу, за идеалы ахимсы и ши. И за твою доброту. И за мою шакухачи. Это замечательные дары.
– На здоровье. – Старый Отец посмотрел, как исчезают в лесу последние возвращенцы. – Ты пойдешь в Город со мной?
– Нет. Я, пожалуй, останусь и посмотрю, как восходит солнце.
– Ну а я пойду домой спать, ох-хо.
– До свидания, почтенный.
