Аль Газали
Дождь стучал по крыше хижины, и лицо Эде выражало откровенную растерянность.
– Я думал, мы сейчас узнаем, где находится Таннахилл, а вместо этого мы вынуждены ждать, когда они приготовят пир! Кто их поймет, этих сайни?
Данло поставил образник на одну из шкур, устилающих земляной пол, и почти не уделял ему внимания. Окон здесь не было, как и во всех сайнийских домах, но в очаге Данло нашел душистые еловые дрова, а на низком столе – вяленую лососину, орехи и миски с черникой: Он не знал, долго ли придется ждать пира, но смерть от голода и холода ему явно не грозила.
Эде, раздраженный, как видно, молчанием Данло, сказал:
– Должен сказать, что я не имею желания торчать в этой деревне, пока небо не прояснится. Сайни могли бы указать нам звезду Таннахилла как-нибудь по-другому.
Данло осмотрел стены из плотно пригнанных бревен, законопаченные твердой, как камень, глиной, потом исследовал потолок. Он надеялся обнаружить где-нибудь разошедшиеся или подгнившие бревна, но дом был сработан на совесть.
Как все строения сайни, он обладал своего рода красотой, простой и прочной.
– Если бы мы оказались здесь пять лет назад, – продолжал Эде, – мы бы просто вернулись на Таннахилл вместе с теми Архитекторами.
Данло вздохнул, сел с поджатыми ногами лицом к компьютеру и сказал:
– Те Архитекторы не вернулись на Таннахилл.
– Что? – Лицо Эде стало невыразительным, как грязевая лепешка, но тревожная программа тут же преобразила его.
– Сайни убили их. – Данло зажмурился и потер шрам на лбу. – Они пригласили Архитекторов на пир под звездами, а потом зарезали всех до одного.
– Откуда ты знаешь? – Лицо Эде поочередно выразило сомнение, страх, ненависть, почтение, возмущение, расчетливость и снова сомнение. – Откуда ты можешь это знать?
Дождь шумел, и Данло не мог объяснить Эде, откуда он знает то, что знает. Он и себе не мог объяснить, откуда у него это знание лежащее вне всякой логики, вне пространства и времени. Когда-то он называл это загадочное зрение фравашийским термином “юген”, но разве могло какое бы то ни было слово описать каскады ужасающих и прекрасных образов, льющиеся перед его внутренним взором с мощью водопада? Разве мог он описать связанность и странность этого явления и порожденную им холодную, чистую радость – так человек видит море в маленькой раковине у себя на ладони.
Страх и ненависть на лице Фей Янга показали Данло картину гибели Архитекторов. Даже теперь, закрывая глаза, он видел перед собой эту маленькую трагедию, как будто она происходила прямо сейчас, как будто ей предстояло происходить снова и снова.
Архитекторов принимали в деревне Фей Янга, расположенной за несколько миль от этой, в глубине леса. Архитекторов было девять человек, пять мужчин и четыре женщины. Все они, одетые в традиционные белые кимоно, держали в руках такие же, как у Данло, образники. И сайни, и их гости уже вдоволь наелись рыбы и хлеба, напились черничного пива, и сайни улыбались, видя, что гости сыты и довольны. Они, как во всяком собрании, цитировали Ясу и беседовали с Архитекторами о таинственной природе Бога. А потом выхватили рыбные ножи, спрятанные под медвежьими шкурами. Мужчины, женщины и дети набросились на Архитекторов со страшными воплями, огласившими лес, и принялись колоть и кромсать.
Сайни быстро покончили со своим делом в надежде, что души Архитекторов поймут, какой красивой кажется Богу-Разрушителю кровь его смертных созданий.
– Я знаю, вот и все, – сказал Данло. – Этот пир произошел пять лет назад. Пять лет и тридцать три дня.
– Но что же толкнуло сайни на это вероломное убийство?
– Ты правда не понимаешь?
– Думаю, что они не желали слушать проповеди этих фанатиков.
– Да, конечно, но дело не только в этом.
Лицо Эде приняло саркастическое выражение.
– В чем же еще?
– Архитекторы не питают любви к красоте.
– И за это сайни их убили?
Данло сидел молча, с грустной улыбкой, слушая стук дождя и собственного сердца.
– Теперь сайни снова готовят пир.
– Да, – промолвил Данло.
– Чтобы убить на нем тебя?
– Возможно.
– Возможно?
Данло улыбнулся встревоженной голограмме. Его забавляло, что Эде, всегда чего-то опасающийся, воображающий себя мастер-цефиком и чтецом мыслей, так плохо разбирается в человеческом сердце.
– Шансы равные: либо меня казнят, либо…
– Либо что?
– Воздадут мне почести. В это самое время сайни готовятся. Пир будет либо кровавым, либо… радостным.
– Значит, ты не веришь, что старый Фей Янг уже решил твою судьбу?
– Нет. Он полон страха и гнева, даже ненависти, но помимо этого существует и другое.
– Что другое?
– Красота. Он любит все красивое, что есть в человеческой душе.
– Ты в это веришь?
– Да, верю.
– Значит, ты не думаешь, что старый Фей Янг потребует твоей казни?
– Он может ее потребовать, но выбор будет зависеть не от него.
– От чего же зависит, какой пир будет нас ждать этой ночью?
– От меня. От того, что я сделаю – или не сделаю.
– Что же это?
– Не знаю пока. Я… не совсем ясно это вижу. Надо подождать.
Лицо Эде стало наполовину тревожным, наполовину расчетливым.
– Если пятьдесят процентов говорят за то, что тебя казнят – сказал он тихо, – попробуй лучше бежать.
– У тебя есть план?
– Само собой, – зашептал Эде. – Я мастер составлять планы. Можно притвориться, что ты поел несвежей рыбы, и попросить, чтобы тебя выпустили облегчиться. А когда Тен Су Минь с братьями откроет дверь, ты их уложишь.
– Уложу трех здоровых мужчин?
– Ты же пилот Ордена. Разве тебе не учили боевым искусствам?
– Учили, – медленно кивнул Данло.
– Ведь ты же не сочтешь неправильным убийство тех, кто замышляет убить тебя?
Данло, дыша мерно и глубоко, склонил голову, потрогал шрам над глазом и промолчал.
– Это очень просто, – продолжал Эде. – Возьмешь в очаге полено, вышибешь Тен Су Миню мозги и побежишь на берег, к своему кораблю.
Данло, закрыв глаза, старался не представлять себе того, что предлагал ему Эде. Старался не представлять себе их хижину на краю леса и широкий песчаный пляж, до которого он мог бы добраться, пробежав всего полмили под гигантскими приморскими деревьями, а больше всего старался оградить свое воображение от красочного кошмара: почерневшее на огне полено, белый пепел на его собственных трясущихся руках.
Никогда не убивать, никогда не причинять вреда другому, даже в мыслях – Данло принес этот обет уже давно и потому отчаянно старался не видеть того, что другой человек мог бы вообразить без всяких терзаний.
