– Хреново мне, – с трудом произнес он. – Найдется у тебя воды попить?
– Найдется. – Она закрыла люк и повернула запорное колесо. – Вон там умывальник. Ты такую конструкцию наверняка видел.
– Ага, спасибо.
Он включил воду, плеснул себе в лицо, потом взял фарфоровую чашку и стал жадно пить глоток за глотком.
– Это чертово алкогольное обезвоживание. – Он выпрямился. – Ты думала, у меня хватит ума этого не делать?
– Была такая мысль, – ответила она сухо.
Рашель стояла, сложив руки на груди, и смотрела на него. Он встряхнулся, как измазанная водяная крыса, и тяжело сел на аккуратно убранную койку Рашели.
– Мне очень нужно было кое-что забыть, – сказал он мрачно. – Может, даже слишком нужно. Такое не часто бывает, но, знаешь, когда заперт и компания только из меня и состоит, это нехорошо. Все эти дни я провел в обществе кабелей, схем да нескольких юнцов-мичманов за обедом. Да еще призрак из ведомства Куратора ошивается вокруг все время, приглядывая за мной и ловя каждое слово. Как, блин, в тюрьме.
Рашель вытащила складной стул и села.
– Значит, ты никогда в тюрьме не был. Повезло тебе.
Он скривил губы.
– А ты, выходит, была? Общественный служащий?
– Ага. Восемь месяцев там провела – сельскохозяйственный картель засадил меня за промышленный шпионаж. «Эмнести малтинейшнл» сделала из меня узника торговли и наложила эмбарго, так что меня выпустили еще чертовски быстро.
Она вздрогнула от пришедших воспоминаний – бледных теней, бешеная яркость которых вылиняла со временем. Это не был самый большой срок, что ей пришлось отсидеть, но прямо сейчас она ему этого говорить не собиралась.
Он покачал головой и едва заметно улыбнулся.
– Новая Республика – это для всех тюрьма. Как ты думаешь?
– Гм! – Она смотрела сквозь него. – Раз ты так говоришь, то, может, несколько сгущаешь краски.
– Ну ладно, согласись хотя бы, что все они пленники своей идеологии. Двести лет насильственного подавления не оставили им особой возможности дистанцироваться от собственной культуры и оглядеться вокруг. Отсюда и та каша, в которую мы сейчас влипли. – Он повалился на спину, головой к стене. – Извини, я жутко устал. Двойную вахту отстоял на калибровке двигателей, потом четыре часа на «Доблестном», выискивая неполадки в логике переключения управления подачи окислителя…
– Извиняю. – Рашель расстегнула жакет, потом нагнулась и сбросила ботинки. – Уф!
– Ноги болят?
– На этом чертовом флоте весь день не присесть. Нехорошо будет, если я тоже буду ходить сгорбившись.
Он зевнул.
– Сменим тему. Как ты думаешь, что будут делать силы Септагона?
Она пожала плечами.
– Наверное, выведут нас отсюда, держа на мушке, одновременно требуя компенсации с Новой Республики. Они прагматики – треп насчет чести нации, доблести, храбрости и мужества им по барабану.
Мартин сел.
– Если ты позволила себе разуться, то не возражаешь чтобы я тоже…
Она махнула рукой.
– Будь моим гостем.
– А я думал, я должен быть твоим верноподданным.
Рашель засмеялась.
– Ты только ничего не выдумывай насчет своего статуса! Ох уж эти чертовы монархисты. Абстрактно я это понимаю, но как можно с этим мириться? У меня бы крыша поехала, клянусь. И десяти бы лет не выдержала.
– Хм. – Он наклонился вперед, развязывая шнурки. – А ты посмотри на это с другой стороны. У нас на родине люди сидят в кругу семьи и друзей, ведут уютную жизнь, одновременно делая два-три дела: возятся в саду, проектируют машины, пишут пейзажи и воспитывают детей. Энтомологи изучают мелких тварей, чтобы понять, как у них ножки дергаются. Почему мы этого не делаем?
– Я делала когда-то.
Он посмотрел на нее недоуменно, но она куда-то унеслась в воспоминаниях.
– Тридцать лет была домашней хозяйкой, можешь поверить? Такая была богобоязненная пара, муженек-кормилец, двое чудесных деток, в которых я души не чаяла, домик с садиком в пригороде. Каждое воскресенье – в церковь, и ничего, ничего не нарушало общепринятых приличий.
– Ага, так я и думал, что ты старше, чем кажешься. Реакция конца шестидесятых?
