Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты

Хонтийским Союзом.

Дога, один из сослуживцев Гая, в рукописи назывался Зогу. Фанк в рукописи имеет имя Фанг. «Профессора» в телецентре (Департаменте Пропаганды) звали не Мегу, а Мего, Нолу Максим называет в рукописи не Рыбой, а стюардессой, а ассистента — не Торшер, а Интеграл. Древнего царя горцев Заремчичакбешмусарайи в первом варианте рукописи называли Серемчичакбешмусайи, а во втором — Зеремчичакбешмусарайи. Капрал Серембеш в первом варианте рукописи назывался Зембеш. Орди Тадер — в рукописи Орди Тадор. Определение Мемо Грамену, первоначально данное Авторами как «толстяк», «толстый», позже правится на более удачное: «грузный».

Много было в рукописи и подробностей, позже Авторами убранных.

В самом начале, когда Максим рассуждает о метеоритной атаке в атмосфере и вероятности событий, он добавляет: «Ведь заболел же Олег чесоткой в прошлом году… Во всяком случае, это было довольно интересно. Можно только пожалеть, что такого рода происшествия случаются редко. Откуда пошло это мнение, будто работать в ГСП так уж интересно?..»

Описание взрыва космического корабля описывалось подробнее: «Яркая голубая вспышка озарила все вокруг, словно молния ударила в обрыв над головой, и сейчас же наверху загрохотало, зашипело, затрещало огненным треском. Максим вскочил. По обрыву сыпалась сухая земля, что-то с опасным визгом пронеслось в небе и упало посередине реки, подняв фонтан брызг вперемешку с белым паром. Потом все стихло. Максим торопливо побежал вверх по обрыву. Наверху шипело и потрескивало, пахнуло горячей гарью».

Несколько отличались и мысли Максима после взрыва корабля:

Попался, думал он. Вот так попался… Аккумуляторы взорвались, не иначе. Неужели там что-нибудь закоротило? А киберпилот куда смотрел? Дурачок обидчивый, куда же ты смотрел? Впрочем, нет, ты же был выключен. Авторемонт был включен, и экспресс-лаборатория. Совершенно непонятно. И неважно. Теперь все это неважно, а важно то, что начинается настоящая робинзонада. Недетские игры. Не веселое развлечение. А по-настоящему — голый человек на неизвестной планете. Робинзон на обитаемом острове. Надо же: ничего у меня нет — шорты без карманов и кеды, и никто в точности не знает, где я, а если бы даже и знали — то ведь это же все-таки не остров… Он прислушался к себе. Страха не было. И отчаяния не было. Ничего такого описанного в книгах не было. Было любопытство: как-то ты теперь вывернешься? Было даже удовлетворение: вот теперь и руки-ноги пригодятся, хотя голова, пожалуй, по-прежнему нужнее. И было какое-то странное незнакомое ощущение — полноты ответственности.

В первом варианте рукописи в начале путешествия Максима, где описывался окружающий его мир, была вставка: «…он шел все время вверх, в гору, но подъема не чувствовалось, ему казалось даже, что он спускается…» Во втором варианте это было вычеркнуто, но вписано другое: «…он шел, все еще думая, куда идет, все еще прислушиваясь к себе, внимательно и настороженно обшаривая закоулки своей души, готовый беспощадно задавить все, что ему может теперь помешать: страх, отчаяние, тоску, истерику…» Затем вычеркнуто и это. А чуть позже вписано: «Его потянуло вернуться, посмотреть в последний раз, попрощаться, но он тут же перехватил этот сентиментальный порыв и ядовито высмеял себя».

Вместо «а как известно, съедобный на чужой планете с голоду не умрет» в рукописи было: «Джулиан, помнится, сформулировал этот биологический принцип так: „Если на чужой планете тебя съели, значит ты не рисковал там умереть от голода“».

Вместо «И потом, все-таки сначала нужно собрать нуль-передатчик…» в рукописи: «Что у них здесь было? Свалка?»

В докладе Зефа о встреченном им в лесу Маке в рукописи были еще такие подробности:

…один раз вытащил его, Зефа, из топи и вдобавок время от времени хватал его, Зефа, под мышку и пробегал с ним шагов по двести-триста. «В первый раз я его чуть не застрелил с перепугу, но потом ничего, привык».

— Поэтому я думаю, что парень здоров как бык, к выродкам никакого отношения не имеет, но здесь у него… — Зеф постучал себя по лбу, — явно не в порядке.

В рукописной правке приведенного отрывка позже были заменены слова Зефа:

Откровенно говоря, когда это случилось в первый раз, я перепугался и чуть не застрелил его, но потом понял, что он не питает ко мне никаких враждебных намерений. Таким образом, — закончил Зеф, — я не думаю, чтобы это был выродок, но боюсь, что психически он не совсем нормален.

По-другому размышлял Гай о строгостях закона: «А Зеф — смертник. Закон беспощаден к смертникам: малейшее нарушение и — смертная казнь. На месте. Гай ощутил даже некоторое сожаление — нет, все было правильно, закон суров, но мудр, и все-таки обидно, что человек таких способностей, могший принести столько пользы, превратился в преступника — по сути дела, из-за какого-то природного недостатка…»

Мысли Максима во время его путешествия в поезде: «В таком мире инженер может быть сколь угодно примитивен» и после — о том, что он там видел: «И эти жуткие приступы религиозного экстаза, похожие на вспышки массового помешательства, когда весь вагон вдруг приходил в нездоровое возбуждение, и все принимались кричать, петь вразнобой, лица покрывались красными пятнами, а многие даже плакали — в такие минуты даже явно добрый и симпатичный Гай становится неприятен, появлялась в нем какая-то враждебность».

Рассказ о пребывании Максима в телецентре в рукописи был другим:

Все рисунки, которые делал Максим, она забирала и куда-то уносила. Максим ничего не имел против. Он удивлялся, почему это интересует только стюардессу. Он удивлялся, почему только стюардесса хоть немного, но все-таки занимается с ним языком, да и то просто для удобства общения. Он удивлялся тому равнодушию, с которым профессор Мего, он же Бегемот, смотрел на расчерченные Максимом таблицу Менделеева, схему позитронного эмиттера, классическую диаграмму исторических последовательностей, карту местной солнечной системы со всеми шестью планетами. То есть можно было предположить, что Бегемот работает по тщательно продуманной и глубоко обоснованной программе и не желает отвлекаться на мелочи и перескакивать через ступени. По-видимому, Бегемот очень большое значение придавал ежедневным четырехчасовым сеансам ментовизирования, это было понятно, потому что ментовизор позволял проникнуть очень глубоко в воспоминания Максима и получить весьма отчетливые представления Максима о мире, из которого он пришел. Но создавалось впечатление, что Бегемоту было невдомек, что такого рода данные являются очень субъективными и, по сути дела, дают представление лишь о частностях мира Земли, оставляя в стороне самое важное, основу основ жизни человечества. К тому же, как известно, самыми яркими впечатлениями являются самые свежие, и на экране ментовизора зачастую, помимо воли Максима, появлялись преимущественно виды чужих планет, где ему приходилось труднее всего. Максим серьезно опасался, что у Бегемота и его сотрудников возникнут совершенно превратные представления о роли космических исследований в жизни человечества, и это тем более беспокоило его, что Бегемот совершенно явно старался поощрить именно воспоминания такого рода — он радостно хлопал себя обеими ладонями по лысине, когда на экране Максим взрывал на воздух ледяную скалу, придавившую корабль, или разносил скорчером[74] в клочья панцирного волка. Зрелище хромосферного протуберанца вызвало у него такой восторг, словно он никогда в жизни не видел ничего подобного. И очень нравились ему любовные сцены, заимствованные Максимом главным образом из литературы специально для того, чтобы дать аборигенам какое-то представление об эмоциональной жизни человечества. В конце концов — ладно, для начала контакта годится и это, и можно только радоваться, что у аборигенов развито ментовидение, но нельзя же ограничиваться только этим. Сейчас еще ничего нельзя сказать о психологии аборигенов, но они — совершенные гуманоиды, может быть даже генетически, и психология их не может сильно отличаться от нашей, и потому тем более удивительно то безразличие, с которым профессор Бегемот относится к другим линиям контакта: взаимному изучению языка — прежде всего, к взаимному — ВЗАИМНОМУ — обмену информацией, и все такое. Либо они находятся на перекрестке неведомых межзвездных трасс, и пришельцы из других миров для них совершенно рядовое явление, ради которого не стоит особенно огород городить, либо у них есть какие-то основания — внутреннего, социального или политического порядка — не торопиться с контактом, и тогда вся возня, которую разводит