пылающий огонь, несколько человеческих фигур у костра, бесформенная глухая чаща вокруг и темное, неуловимо прозрачное ночное небо с четырьмя узкими светлыми серпами, висящими над вершинами леса… Странное неземное очарование струил этот диковинный пейзаж. Темный ветер, полный аромата незнакомых цветов, влажный и теплый… Шорохи затаившегося леса, крик ночной птицы, дыхание тех, что сидели у костра…
Инспектор, человек пожилой и отнюдь не сентиментальный, ощутил какое-то теснение в груди.
— Слышите? — спросил Директор, едва шевеля губами.
— Да. Надо только вглядеться внимательнее и… я не знаю, как это объяснить…
— Я тоже не знаю, — прошептал Директор. — Но это можно слышать.
Был еще и третий рисунок. Это был, по-видимому, результат попытки Комлина срисовать большого зверя. Рисунок ничего не струил, не вызывал теснения в груди, и его нельзя было слышать. «Детей пугать», — написал Комлин в правом нижнем углу.
«У меня нет объяснения всему этому, — писал далее Комлин по поводу мнемогенезиса. — Либо нейтринное облучение способствует возникновению очень ярких галлюцинаций, и творение памяти здесь ни при чем, либо мнемогенезис. Искусственные связи в мозгу, дающие впечатление чего-то виденного и теперь приходящего на ум. Интересно бы посмотреть на себя в такой момент. Это должно выглядеть как сумасшествие: возникают новые связи, новая память, а все вокруг остается прежним. Чингачгук, неожиданно и внезапно очутившийся на искусственном спутнике. Это похуже, чем Генька, обнаруживший вдруг в себе умение ходить на задних лапах и неистребимое желание носить поноску».
«Пока я „здесь“, меня нет „там“. Пока я Комлин, я не Чингачгук. Мнемогенезис нельзя изучать на эксперименте. Во всяком случае, на эксперименте над собой. Разве что рисунки, сделанные рукой Комлина, пока у него была память и умение рисовать Чингачгука. Эти рисунки — большая удача. Это доказательство. И проблема сумасшествия! Подумать».
<…>
Больше по поводу мнемогенезиса в записках Комлина ни чего не было обнаружено. Обращает на себя внимание странная и непонятная запись: «Вижу за углом и сквозь бумагу», — и крупными буквами на всю страницу: «Отвертка в кармане у Саши — галлюцинация?»
<…>
Оставшиеся несколько страничек были посвящены наиболее интересному и удивительному из всех открытий Комлина.
— Тут он упоминает о полтергистах, — сказал Директор. — Вы знаете, что это?
Инспектор подумал.
— Нет, — сказал он. — Понятия не имею.
— Это слово взято из арсенала спиритов. — Директор сильно потер щеки ладонями. — Poltergeist — дословно «звучащий призрак». За рубежом это слово теперь употребляется в другом смысле: «человек, способный усилием воли управлять материальными явлениями».
— Гм, — сказал Инспектор недоверчиво и стал слушать дальше.
«Сочинители романов о полтергистах — дураки и мошенники, — писал Комлин. — Никто из них даже не удосужился подумать, возможно ли такое явление, а если возможно, то почему. В романах полтергисты ворочают сейфами — и все усилием воли. Чепуха в квадрате».
<…>
Оставался только листок с последними цифрами, полученными уже, вероятно, за несколько часов до несчастья.
— Ну, что вы на это скажете? — спросил Директор.
— Он дошел до шести спичек, — сказал Инспектор задумчиво.
— Комлин — гений! — Директор стиснул руки и стал ходить по кабинету. — Вся физиология мозга — вверх дном. Какая гениальная и простая мысль! Пучок нейтрино… Не хирургический нож, не грубая бомбежка нуклонами и жестким излучением, а маленькими нежными нейтрино! Теперь только работать, работать…
— Вы забыли о Комлине, — сухо сказал Инспектор.
Директор остановился.
— Да… конечно. Комлин… Комлин — гений. Он великолепный человек, и он сделал великолепное открытие. Теперь надо продолжать по его следам.
«Нет, голубчик, — подумал решительно Инспектор. — Директором Института ты не будешь. Ты пойдешь по следам Комлина, но за тобой будут следить, чтобы ты не обрил голову».
— Быков будет лететь долгие годы. День за днем, месяц за месяцем. Вокруг ледяная пропасть. — Она поежилась. — Далеко впереди сверкает крохотная звездочка… Интересно, какая у него жена? И кто она? Ты не знаешь?
— Не знаю, не видел, — сказал Акимов. — Я и Быкова никогда не видел.
— А на аэродроме? Ты ведь встречал нас на аэродроме.
— Я видел только тебя, — признался он.
— Быков будет лететь долгие годы. День за днем, месяц за месяцем. Далеко впереди сверкает звездочка… — Она заглянула ему в глаза. — А ты бы полетел?
— Еще бы! — сказал он. Он даже усмехнулся. — Только меня не возьмут.
— Почему?
— Потому что я слишком узкий специалист. А в такие экспедиции отбирают людей с двумя, с тремя