розовощекий плечистый парень в клетчатой рубахе. Он стал в позу и провозгласил.
— Товарищи межпланетники! Григорий Иоганнович Дауге!
Михаил Антонович уронил поднос и наступил на него.
В дверях появился Дауге — черный и сухой. Он подошел к Алексею Петровичу и сильно ударил его по плечу.
— Петрович! — сказал он.
Алексей Петрович поднялся и тоже ударил его по плечу. У Дауге подкосились ноги.
— Петрович! — закричал он и кинулся обниматься. Несколько минут все обнимались. Михаил Антонович всплакнул. Дауге, измятый и взъерошенный, рухнул на диван.
— Николай! — рявкнул Алексей Петрович, обращаясь к плечистому парню. — Где шампанское! Бегом!
— Да-да, Коленька, — закричал Михаил Антонович, — бегом, бегом, пожалуйста!!
Плечистый парень кинулся вон из комнаты.
— Постойте! — взывал Дауге, простирая руки. — Подождите! Юрковского подождите!
— Как так — Юрковского? — сказал Алексей Петрович. — Он тоже здесь?
— Ну да! Мы прилетели вместе.
— А где он?
— Он моет свое чудище, — сказал Дауге, приглаживая волосы.
— Какое чудище? — спросил Алексей Петрович.
— Уж не женился ли он? — сказал Михаил Антонович.
Дауге хихикнул.
— Сами увидите, — сказал он. — Будьте покойны, на это стоит посмотреть.
Он оглядел всех и сказал:
— Петрович, Мишка. Постарели, морды стали какие-то солидные. Михаил, — взревел он, — срам! Разъелся, как гусак. Восемьдесят пять кило как минимум!
— Восемьдесят восемь, — сказал Алексей Петрович.
— Позор! Штурман! Межпланетник! Восемьдесят восемь! Срам! А ты, Алексей! Тебя не узнать. Откуда у тебя такое выражение на физиономии?
— А что?
— А то самое! Впрочем, понятно — капитан. Кэптн оф вотарлесссии. «Бесконечно чужой, беспокойный душой, бороздящий эфирные волны»!
— Да ну тебя к черту, — сказал Алексей Петрович, — какие там еще волны…
— …«Без улыбки в глазах, только трубка в зубах, беспокойный, упрямый, бессонный»… Ужасно дурацкие стихи Володька писал во младости своей. Господи, мы десять лет не виделись. — И Дауге принялся весело ругаться по-латышски.
— Высох, высох, — повторял Михаил Антонович, сидя рядом с ним на диване и гладя его по плечу, — совсем высох, Гришенька… Черный совсем стал.
Алексей Петрович полез в буфет, вытащил стаканы, стал расставлять их на столе. Вошел Коля с двумя бутылками под мышкой.
— Ух и холодные, черти, — сказал он широко улыбаясь. Дауге смотрел на него без улыбки, очень внимательно.
— Николай Анатольевич Ермаков, — сказал он медленно.
— Как вырос, как вырос, мальчик, — сказал Михаил Антонович.
— Ты молодец, Николай Анатольевич, — так же медленно продолжал Дауге. — Ты мне нравишься. И ты действительно очень вырос.
— Все растут, — сказал Алексей Петрович. Он не любил, когда хвалят вообще. — Что там у тебя было с вычислителем, Николай?
— Ничего не было, — сказал Коля Ермаков, усаживаясь за стол. — Дядя Миша прав, там все в порядке. Но зато я видел старт «Фотона».
— Как так? — Дауге посмотрел на часы. — Собирались стартовать в двадцать два…
— Нет, — сказал Алексей Петрович. — Они уже два часа в полете.
— Ах ты, какая жалость, — сказал Дауге. — Я хотел попрощаться с Ляховым.
— Они уже два часа в полете, — повторил Алексей Петрович.
— Но как же, черт возьми, — сказал Дауге, растерянно озираясь, — ах, какая жалость…
Алексей Петрович хотел сказать, что еще не все потеряно, что нужно только подождать лет десять- двенадцать, но вдруг заметил, что Михаил Антонович медленно поднимается с дивана и рот у него открыт и глаза — тоже. Алексей Петрович оглянулся на дверь и увидел Юрковского. Юрковский улыбался, и брови у него были те же, что и раньше, — густые, черные, только на лбу блестели залысины и волосы поседели, а на плече у него, на широком, обтянутом роскошной материей плече…
— В-ва… — неожиданно и совершенно невразумительно произнес Михаил Антонович.
— Что это? — сказал Алексей Петрович и встал.
Юрковский неторопливо, вразвалочку двинулся к столу. На плече его, неестественно задрав страшную прямоугольную голову, сидела здоровенная мокрая ящерица.
— Володя, — сказал Алексей Петрович, — что это?
Ящерица медленно мигнула. У нее были огромные, выпуклые, очень темные глаза.
— Это? — сказал Юрковский очень обыкновенным голосом — Это — Варечка, а что?
Он подошел к Алексею Петровичу и протянул к нему руки.
— Обними меня, капитан, — сказал он.
Алексей Петрович увидел, как Варечка поднялась на задние лапы и шевельнула полуметровым хвостом, сплющенным с боков.
— К чертям собачьим, Владимир, — с чувством сказал Алексей Петрович. — Убери, пожалуйста, эту гадость.
Тогда Юрковский захохотал и обхватил Алексея Петровича длинными руками.
— Капитан, — заорал он прямо в ухо брыкающемуся Быкову, — капитанчик! Не бойся! Она не кусается.
Ящерица неслышно соскользнула на пол и кинулась в угол, где стала столбиком и принялась озираться. Тогда Алексей Петрович обнял Юрковского и прижал его к себе. Юрковский взмолился о пощаде, но сзади его схватил за ухо Михаил Антонович и стал тянуть, приговаривая: «Ах ты паршивец, поросенок ты этакий!»
— Алексей! — сипел Юрковский, извиваясь судорожно. — Не буду! Мишка! Троглодиты! Спасите!
Дауге хохотал, дрыгая ногами, а Коля Ермаков стоял в сторонке и глядел на Юрковского. Глаза у него блестели.
Потом Алексей Петрович отпустил Юрковского и сказал:
— А теперь давайте пить шампанское.
Юрковский упал в кресло и начал тихо стонать. Он стонал на разные лады долго и жалобно, до тех пор, пока Алексей Петрович не протянул ему стакан.
— Пей, — сказал Алексей Петрович.
— Не буду, — сказал Юрковский.
— Пей, — повторил Алексей Петрович, надвигаясь.
Юрковский взял стакан и поднялся.
— Ох, — сказал он, хватаясь за поясницу.
Все стали вокруг стола с поднятыми стаканами. Алексей Петрович обвел всех глазами и сказал глухо:
— Вместе.
— Вместе, — сказал Юрковский.
— Вместе, — сказал Дауге.
— Слава богу, — вздохнув, молвил Михаил Антонович.
Они выпили, не чокаясь, и Николай Ермаков выпил вместе с ними. Мокрая ящерица шелестя выскользнула из своего угла и вскарабкалась на плечо Юрковского.
