Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
О странствующих и путешествующих
Вода в глубине была не очень холодная, но я всё-таки замёрз. Я сидел на дне под самым обрывом и целый час осторожно ворочал головой, всматриваясь в зеленоватые мутные сумерки. Надо было сидеть неподвижно, потому что септоподы – животные чуткие и недоверчивые, их можно отпугнуть самым слабым звуком, любым резким движением, и тогда они уйдут и вернутся только ночью, а ночью с ними лучше не связываться.
Под ногами у меня копошился угорь, раз десять проплывал мимо и снова возвращался важный полосатый окунь. И каждый раз он останавливался и таращил на меня бессмысленные круглые глаза. Стоило ему уплыть – и появлялась стайка серебристой мелочи, устроившая у меня над головой пастбище. Колени и плечи у меня окоченели совершенно, и я беспокоился, что Машка меня не дождётся и полезет в воду искать и спасать. Я в конце концов до того отчётливо представил себе, как она сидит одна у самой воды и ждёт, и как ей страшно, и как хочется нырнуть и отыскать меня, – что совсем было решился вылезать, но тут наконец из зарослей, шагах в двадцати справа выплыл септопод.
Это был довольно крупный экземпляр. Он появился бесшумно и сразу, как привидение, округлым серым туловищем вперёд. Белёсая мантия мягко, как-то расслабленно и безвольно пульсировала, вбирая и выталкивая воду, и он слегка раскачивался на ходу сбоку на бок. Концы подобранных рук, похожие на обрывки большой старой тряпки, волочились за ним, и тускло светилась в сумраке щель прикрытого веком глаза. Он плыл медленно, как и все они в дневное время, в странном жутковатом оцепенении, неизвестно куда и непонятно зачем. Вероятно, им двигали самые примитивные и тёмные инстинкты, те же может быть, что управляют движением амёбы.
Очень медленно и плавно я поднял метчик и повёл стволом, целясь в раздутую спину. Серебристая мелочь вдруг мотнулась и пропала, и мне показалось, что веко над громадным остекленелым глазом дрогнуло. Я спустил курок и сразу же оттолкнулся от дна, спасаясь от едкой сепии. Когда я снова взглянул, септопода уже не было видно, только плотное иссиня-чёрное облако расходилось в воде, заволакивая дно. Я вынырнул на поверхность и поплыл к берегу.
День был жаркий и ясный, над водой висела голубая парная дымка, а небо было пустым и белым, только из-за леса поднимались, как башни, неподвижные сизые груды облаков.
В траве перед нашей палаткой сидел незнакомый человек в пёстрых плавках и с повязкой через лоб. Он был загорелый и не то чтобы мускулистый, но какой-то невероятно жилистый, словно переплетённый канатами под кожей. Сразу было видно до невозможности сильный человек. Перед ним стояла моя Машка в синем купальнике – длинноногая, чёрная, с копной выгоревших волос над острыми позвонками. Нет, она не сидела над водой, ожидая в тоске своего папу, – она что-то азартно рассказывала этому жилистому дядьке, вовсю показывая руками. Мне даже стало обидно, что она и не заметила моего появления. А дядька заметил. Он быстро повернул голову, всмотрелся и, заулыбавшись, потряс раскрытой ладонью. Машка обернулась и обрадованно заорала:
– А, вот он ты!
Я вылез на траву, снял маску и вытер лицо. Дядька улыбался, разглядывая меня.
– Сколько пометил? – спросила Машка деловито.
– Одного. – У меня сводило челюсти.
– Эх ты, – сказала Машка. Она помогла мне снять аквастат, и я растянулся на траве. – Вчера он двух пометил, – пояснила Машка. – Позавчера четырёх. Если так будет, лучше прямо перебираться к другому озеру. – Она взяла полотенце и принялась растирать мне спину. – Ты похож на свежемороженого гусака, – объявила она. – А это Леонид Андреевич Горбовский. – Он астроархеолог. А это, Леонид Андреевич, мой папа. Его зовут Станислав Иванович.
Жилистый Леонид Андреевич покивал, улыбаясь.
– Замёрзли, – сказал он. – А у нас здесь так хорошо – солнце, травка…
– Он сейчас отойдёт, – сказала Машка, растирая меня изо всех сил. – Он вообще весёлый, только замёрз сильно…
Было ясно, что она тут про меня наговорила всякого и теперь изо всех сил поддерживает мою репутацию. Пусть поддерживает. У меня не было времени этим заниматься – я стучал зубами.
– Мы с Машей здесь очень за вас беспокоились, – сказал Горбовский. – Мы даже хотели за вами нырять, но я не умею. Вот вы, наверное, даже не можете представить себе человека, которому ни разу не приходилось нырять на работе… – Он опрокинулся на спину, повернулся на бок и подпёрся рукой. – Завтра я улетаю, – сообщил он доверительно. – Просто не знаю, когда мне снова случится полежать на травке у озера и чтобы была возможность понырять с аквастатом…
– Валяйте, – предложил я.
Он внимательно посмотрел на аквастат и потрогал его.
– Обязательно, – сказал он и лёг на спину.
Он заложил руки под голову и смотрел на меня, медленно помаргивая редкими ресницами. Было в нём что-то непобедимо располагающее. Не знаю даже, что именно. Может быть, глаза – доверчивые и немного печальные. Или то, что ухо у него оттопыривалось из-под повязки как-то очень уж потешно. Насмотревшись на меня, он перевёл глаза и уставился на синюю стрекозу, качающуюся на травинке. Губы у него нежно вытянулись дудкой.
– Стрекозочка, – произнёс он. – Стрекозулечка. – Синяя… Озёрная… Красавица… Сидит себе аккуратненько, смотрит, кого бы слопать… – Он протянул руку, но стрекоза сорвалась с травинки и по дуге ушла к камышам. Он проводил её глазами, а потом снова улёгся. – Как это сложно, друзья мои, – сказал он, и Машка тотчас села и впилась в него круглыми глазами.
– Ведь совершенна, изящна и всем довольна! Скушала муху размножилась, а там и помирать пора. Просто, изящно, рационально. И нет тебе ни духовного смятения, ни любовных мук, ни самосознания, ни смысла бытия…
– Машина, – сказала вдруг Машка. – Скучный кибер!
Это моя-то Машка! Я чуть не захохотал, но сдержался, только засопел, кажется, она посмотрела на меня с неудовольствием.
– Скучный, – согласился Горбовский. – Именно. А теперь представьте себе, товарищи, стрекозу ядовито-жёлто-зелёную, с красными поперечинами, размах крыльев семь метров, на челюстях чёрная гадкая слизь… Представили? – Он задрал брови и посмотрел на нас. – Вижу, что не представили. Я от них бегал без памяти, а у меня ведь было оружие… Вот и спрашивается, что у них общего, у этих двух скучных киберов?
– Эта зелёная, – сказал я, – с другой планеты, вероятно?
– Несомненно.
– С Пандоры?
– Именно с Пандоры, – сказал он.
– Что у них общего?
– Да. Что?
– Это же ясно, – сказал я. – Одинаковый уровень переработки информации. Реакция на уровне инстинкта.
Он вздохнул.
– Слова, – сказал он. – Правда, вы не сердитесь, но это же только слова. Это же мне не поможет. Мне надо искать следы разума во Вселенной, а я не знаю, что такое разум. А мне говорят о разных уровнях переработки информации. Я ведь знаю, что этот уровень у меня и у стрекозы разный, но ведь это всё интуиция. Вы мне скажите: вот я нашёл термитник – это следы разума или нет? На Марсе и Владиславе нашли здания без окон, без дверей. Это следы разума? Что мне искать? Развалины? Надписи? Ржавый гвоздь? Семигранную гайку? Откуда я знаю, какие они оставляют следы? Вдруг у них цель жизни – уничтожать атмосферу везде, где ни встретят. Или строить кольца вокруг планет. Или гибридизировать жизнь. Или создавать жизнь. А может быть, эта стрекоза и есть в незапамятные времена запущенный в самопроизводство кибернетический аппарат? Я уж не говорю о самих носителях разума. Ведь можно же двадцать раз пройти мимо и только нос воротить от скользкого чучела, хрюкающего в луже. А чучело рассматривает тебя прекрасными жёлтыми бельмами и размышляет: «Любопытно. Несомненно, новый вид.
