Михаил Попов
Гусь с яблоками
— Вы хотите, мадмуазель, чтобы я рассказал, с чего это все у меня началось? Хорошо, включайте свой диктофон. Вы не против, если я закурю? Итак, представьте себе голодное лето девяносто третьего года, а потоми голодную осень. Октябрь. Село Лопатниково в ближайшем Подмосковье. В комнате у окна открытого в сад сидит человек в очках и рассеяно курит. Стол завален книгами. Это кандидат филологических наук, преподаватель пединститута. Он готовит цикл лекций по творчеству Ивана Бунина. Настроение у него отвратительное. Замучило безденежье. В этом году он впервые за последние пятнадцать лет не смог поехать летом на юг с семейством, и вынужден проводить отпуск у тещи в деревне. Теща хороший человек, она уважает занятия зятя, несмотря на то, что они не приносят никаких доходов, и тихо возится на огороде. Жена в городе на работе. Она тоже относится к профессии мужа с уважением, но ее терпение на пределе. Филолог знает об этом. Знает он так же и о том, что никаким курсом лекций, даже самым выдающимся, финансовое положение семейства не поправишь. Он поворачивается к окну, чтобы выстрелить в него окурком и видит там меж деревьями тещиного соседа, здорового, мордатого мужика, веселого как все милиционеры на пенсии, по кличке Гусь. 'Пойдем, выпьем' — показывает жестами сосед. В интеллигентской душе кандидата наук борется отвращение ко всякого рода 'хождениям в народ' с острым желанием плюнуть на все и напиться. В конце концов, он выбирается в окошко и присоединяется к веселому менту и они усаживаются прямо под деревьями вместе с крановщиком Степанычем, также проводящим отпуск в Лопатникове.
Устроились на участке у Гуся под сливою. Посидели душевно, мент оказался великолепным рассказчиком, и в запасе у него была уйма самых невероятных историй. Степаныч все цокал языком, и причитал.
— Да, за тобой записывать надо.
Филолог кивал соглашаясь, что записать было бы неплохо.
После двух бутылок остро встал вопрос о том, что надо бы продолжить. Кандидат с ужасом понял, что попал в пикантную ситуацию. Настала его очередь угощать, а в кармане ни копейки. Взять у тещи? Легче повеситься. Бледнея, краснея, он начал мычать что-то про 'следующий раз'. Выручил крановщик.
— А чего ждать-то. Щас яблочек продадим и отлично.
Интеллигент пришел в восторг от этого замысла. Весь тещин участок просто усыпан опавшей антоновкой.
— Конечно, продадим. — Заявил кандидат. Степаныч сбегал к себе за мешками и специальным ведром, дно которого сделано из металлической сетки. Это для того, чтобы удобно было промывать под колонкой испачканные землею плоды. Через полчаса запорожец Степаныча увез в Москву трех веселых торговцев и четыре мешка антоновки. До города всего полтора километра. У здания бывшего промкомбината расположился самостийный базар — перевернутые вверх дном ящики, зелень, редиска, яблоки, ягоды, сливы, в зависимости от сезона. Торгуют три десятка постоянных старух. Запорожец с двумя центнерами антоновки ворвался туда как корпорация 'Боинг' на слет авиамоделистов. Гусь со Степанычем мгновенно поломали не только стиль здешней торговли, но и ценовую политику. Если бабки просили за кило яблочек двести пятьдесят рублей (93 г.), крановщик с ментом отдавали по сто двадцать, а то и по сто. Неприятно протрезвевший филолог жался в тылу у открытого багажника. Ему было неловко здесь, он и в качестве покупателя-то чувствовал себя на рынке неуютно, а тут…но и сбежать тоже нельзя. Совсем уж неудобно стало ему, когда начали роптать старухи-конкурентки. Больше всего от них достается крановщику, но кандидат принимал некоторые замечания и на свой счет. Степаныч с Гусем только похохатывали, отправляя очередного покупателя с огромным походом. Мешки стремительно пустели. Час освобождения приближался.
Когда осталось продать каких-нибудь двадцать килограммов, из-за угла здания появились два одинаково одетых и подстриженных парня с шишковатыми головами и угрюмыми физиономиями. Сердце кандидата стало как кусок льда. Он с огромным трудом переборол желание сбежать, и тут же начал жалеть, что переборол. Парни безошибочно подошли к запорожцу. Остановились, молча жуя желваками, глядя в упор на Гуся и Степаныча. Бывший мент стоял спокойно, держа двумя руками ведро с сетчатым дном, крановщик же явно занервничал.
— По штуке с каждого. — Сказал один парень.
— За что это? — Беззаботно спросил Гусь. Оказалось, парни требовали оплаты 'за место', мент категорически и даже вызывающе не понимал, почему он должен платить. 'Яблоки мои, а место общее'. Старухи с интересом наблюдали за драматической сценой. Второй парень достал из кармана куртки кулак, что-то в кулаке этом щелкнуло, и на свет вылетело блестящее лезвие. Оно было направлено в живот Степаныча. Тот, бормоча, 'щас, щас', начал отступать задом, наступил на край полупустого мешка, упал на спину, и резко выехал ногами вперед. Каблуком своего тяжеленного ботинка он попал точно 'в кость' парню с ножом и тот, сипло матерясь, осел, страстно при этом обнимая правую голень. Бывший милиционер, решив, видимо, что это начало военных действий против грабителей, сделал свой ход. Нанес первому парню страшный удар ведром по голове. Вернее, дном ведра. Проволока лопнула, ведро наделось на голову бандита, обдирая кожу на его лице. Бандит гулко заорал и бросился бежать, но ему ничего не было видно, он шарахнулся головой о фонарный столб, упал, вскочил, вновь шарахнулся. Эпизод вышел совершенно голливудский, даже раненый в ногу негодяй забыл о своей боли, наблюдая за несчастным напарником. Гусь же ни о чем не забыл. Он сделал быстрый шаг в сторону парня, все еще сидящего на корточках, и со всего размаху наступил ему на руку, продолжавшую сжимать ножик. Что-то там хрустнуло. Рэкетиры по-разному завывая, разбежались с рынка в разные стороны.
Вечером того же дня кандидат, побросав свои книжки в сумку, тихо убрался от возможных неприятностей в город. Вскоре заболела дорогая теща, и ее пришлось на несколько месяцев уложить в больницу. Всякая связь с Лопатниковым была потеряна. Между тем материальное положение семейства филолога становилось все тяжелее. Два мешка деревенской картошки были к декабрю съедены, настал день, когда филологу снова пришлось отправляться в Лопатниковские закрома. В этот день он собирался закончить отзыв на одну заковыристую диссертацию, но супруга и слышать об этом не желала, она впервые закатила ему настоящую сцену по поводу денег, которых нет. Ученого трясло от обиды и злости, и в метро, и в автобусе. Он выскочил на конечной остановке, и, плавая подошвами в сером дорожном снегу, обогнул автобусную корму, выскочил на проезжую часть и был тут же сбит невесть откуда взявшимся 'мерседесом'. То, что это именно 'мерседес', он понял еще лежа на спине, скосив взгляд на радиатор. Услышав, как чмокнули открывающиеся двери машины, филолог стал отползать в сторонку, молясь о том, чтобы на полировке иномарки не осталось никаких следов.
— О, наука! — Услышал он над собою веселый, и главное знакомый голос. Обладателя этого голоса он узнал не сразу. Даже после того, как его подняли и начали отряхивать, он никак не мог сообразить, что это за человек в длинном черном пальто, с белым шарфом на шее.
— Не узнаешь?
И тут кандидат его узнал. Это был бывший мент по кличке Гусь.
— Что это с тобой? — Спросил филолог имея в виду пальто, шарф и 'мерседес'.
— Цел? Поехали, расскажу. — Гусь повернулся к гориллообразному шоферу и скомандовал. — В 'Аврору'.
— Что за 'Аврора'? -
— Это мой ночной клуб. Больше вопросов пока не задавай, все узнаешь очень скоро.
'Мерседес' довез быстро.
— Раздевайся, сейчас здесь пусто. Утро.
Зевающий, но услужливый гардеробщик принял драповую дерюжку филолога с полупоклоном.
— Вон там у меня два отличных стола, — Гусь указал влево от гардероба, — биллиардных, но на них обычно спят под утро. Там вон — однорукие бандиты. В карты играют в следующем зале.
— А рулетка есть? — Спросил зачем-то гость.
— Конечно. Только, чтобы крутнуть, придется задержаться до вечера. Вся обслуга дрыхнет. Мы
