патронов стоял телефонный аппарат. Немец заскрипел зубами от ярости — ему захотелось убить хотя бы одного русского, прежде чем те убьют его. Рядом с телефоном стоял термос с горячим кофе, который немец принес на рассвете. Он схватил термос и, обжигаясь, стал пить большими глотками. Он не допил и пожалел об этом, потом швырнул термос в черное отверстие, схватил две коробки с патронами, и они тоже загромыхали по лестнице. Немец упал на колени, неистово сгребал руками гильзы, щепки, мусор и бросал вниз.
— Эй, не сори там. Зачем соришь? — закричал русский, и очередь из автомата косо простучала по камням. Немец подскочил к лестнице и полез выше. Конец лестницы упирался в край светлого люка.
Широкий простор раскрылся перед ним: поля, покрытые снегом, далекие деревни, леса, крестообразные крылья мельниц на холмах. А в другой стороне простиралась плоская ледяная равнина, откуда пришли русские, и немец боялся смотреть туда — там лежали мертвые, а он хотел жить.
Последняя лестница была приставная, немец мог бы отбросить ее или вытащить через люк наверх, но он не догадался этого сделать: страх вошел в его рассудок и помутил его. Немец пополз на четвереньках к краю площадки, огибая большой колокол, висевший на толстых цепях. Еще два колокола, поменьше, висели в проемах площадки. Немец скрючился за средним колоколом, перевесился через карниз, глядя на Борискино. Там густо двигались конные повозки, люди. «Наши там, наши там, — думал немец. — Совсем близко, наши совсем близко, и можно долететь до них. Совсем близко».
— Хорошо нас расстреливал, гад, со всеми удобствами. — Русский хрипло засмеялся, и немец задрожал, услышав этот голос. — Алло, алло, соедините меня с тем светом. Алло, тот свет? Приготовьте одно место для транзитного пассажира...
Лестница качнулась, заскрипела. Немец высунулся из-за колокола и, не в силах отвести взгляда, смотрел на открытый люк.
Старший лейтенант Обушенко расположился со штабом в помещении бывшей немецкой комендатуры напротив церкви.
Закинув ногу на ногу, Обушенко сидел в глубоком плюшевом кресле за большим столом и вел нудный разговор с командиром дивизиона аэросаней капитаном Дерябиным. Дерябин сидел на стуле по другую сторону стола. Против Дерябина, слушая разговор и держа в руках трофейный портфель из светло- коричневой кожи, расположился офицер связи от Рясного, младший лейтенант Марков. На столе лежал автомат, сбоку стояли два телефонных аппарата, один из них — немецкий. Рядом с телефоном лежал секундомер.
Кроме офицеров, в избе находились связные, они сидели на лавках вдоль стен. Двое дремали, привалившись головами друг к другу. Слева от двери высилась русская печь, недавно побеленная.
— Дашь или не дашь? — спрашивал Дерябин, нервно дергая шлем.
— Нет у меня. Нечего давать. — Обушенко подчеркнуто равнодушно оглядывал Дерябина.
— Я перебросил вам тридцать тонн боеприпасов, медикаменты, водку. Я вывез сотни раненых. Я работал на вас как вол, потерял две машины. А ты не хочешь дать мне людей.
— Ты работал не на нас. Ты работал на войну.
— Десять человек. Понимаешь? Всего десять. — Дерябин поднял ладони с растопыренными пальцами и показал их Обушенко.
— Человеческим языком тебе говорят — нет у меня людей. Мы закапываемся.
— А это что — не люди? — Дерябин кивнул в сторону связных.
— Сейчас люди, а через минуту нет. Понял?
Загудел зуммер телефонного аппарата. Обушенко схватил трубку и закричал:
— Свет? Какой свет?.. Кто это там балуется? — Обушенко бросил трубку, снова к Дерябину: — Видишь. Опять с того света звонок. Мертвецов у меня сколько хочешь — всех забирай. А людей нет.
Один из связных, набивавший магазины, поднял голову и лениво посмотрел на Обушенко.
— Пойми, чудило, — продолжал тот более спокойно — Я даже мертвых собрать со льда не могу. А мне приказано. Не могу я их собрать — нет у меня людей. А ты со своими грузовиками лезешь. Вот, — Обушенко ткнул пальцем в Маркова, — прислал мне бумажку вместо людей. Где я их возьму? Что я, мать- героиня?
— Где твой капитан? Я пойду к капитану. — Дерябин повернулся, с опаской посмотрел на печку.
Обушенко схватил секундомер.
— Капитану осталось восемь минут. Через мой труп. Понял? Через восемь минут решим вопрос.
— Бюрократ ты несчастный. — Дерябин встал и принялся нервно застегивать шлем.
Обушенко закинул вверх голову, и лицо его расплылось в улыбке.
— Ну и рост, — восхитился он, оглядывая Дерябина. — Как же ты в свою машину влезаешь?
— Покажу! — Ноги Дерябина мелькнули в воздухе, он сделал сальто и ловко встал на ноги.
— Черт с тобой. — Обушенко махнул рукой. — Бери десять человек на один час. Управишься за час?
— Вот это разговор делового человека. За сорок минут управлюсь. Мне тут торчать никакого расчета. Погружу трофеи — и тю-тю.
— Выпей на дорогу, — Обушенко достал из стола бутылку и три мятых алюминиевых кружки. Они выпили. Дерябин вышел со связным.
— А тебе что? — спросил Обушенко у Маркова. — Тоже людей дать? Я могу. У меня людей до черта.
— Гриша, — сказал Марков, — я тебе уже говорил. Мне нужны наградные листы.
— Я тебе тоже говорил. Мне некогда бюрократию разводить. Понял?
— Полковник приказал. А ему звонили из штабарма. Вот, например, капитан уничтожил штабную машину, захватил важные документы. Значит, нужно описание подвига. Без этого нельзя.
— Давай договоримся так. — Обушенко откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы рук на животе. — Пусть одни воюют, а другие пусть пишут наградные листы. Пусть одни совершают подвиги, а другие пусть их расписывают, но чтобы, черт подери, не мешали нам бить гадов. Договорились?
— Гриша. Я же тут ни при чем, ты сам знаешь.
— Вот все, что могу тебе дать. — Обушенко слазил в тумбочку и поставил на стол три высокие темные бутылки. — Кислятина дикая. Специально для генералов. Передашь по инстанции.
Марков положил бутылки в полевую сумку.
Телефон на столе зазвонил снова. Обушенко осторожно взял трубку.
— Алло. Опять тот свет? Какое место?.. А, это ты, не валяй дурака. Где Джабаров? Какой немец? Так, так... Ясно... Помощи не требуется? Ну, тогда валяй. Доложишь потом. — Обушенко положил трубку, с грохотом повернулся вместе с креслом к окну. — Смотри-ка, — крикнул он, — и впрямь немца поймали!
Марков положил портфель на стол и подошел к другому окну.
Церковь была наискосок от штаба, по ту сторону площади. В окно было хорошо видно, как на колокольне, на самом краю карниза сидел, скорчившись, солдат в мышиной шинели.
Обушенко перегнулся через спинку кресла, посмотрел на секундомер, закричал:
— Подъем, капитан! Немца поймали!
Шмелев неслышно спрыгнул с печки, подошел к столу, часто моргая глазами и затягивая ремень на телогрейке.
— Как НП? Нитку дали?
Обушенко обернулся:
— Твой НП еще у немца. — Он засмеялся.
Шмелев встал за креслом. Связные подошли к другим окнам и тоже смотрели на колокольню.
Немец сидел, неудобно скорчившись, за колоколом и смотрел в черное отверстие люка. В отверстие медленно просунулся крест. Христос с отбитой рукой уставился неподвижным черным глазом на немца.
— Mein Gott, mein Gott, — забормотал немец и стал пятиться задом за колокол, вдоль карниза.
Христос отлетел в сторону, покатился по площадке, а из люка вдруг выскочил русский с толстыми губами и наставил на немца автомат.
— Поднимайся! — крикнул русский в люк. — Он сам на небо влез.
Второй русский, скуластый и черный, быстро пролез в люк, встал рядом с первым. Немец прижался к
