небрежно перекинул несколько тумблеров на пульте и нажал указательным пальцем на красную клавишу с лампочкой внутри. Лампочка погасла, но зато засуетились и замигали многочисленные огоньки на вертикальной панели, и оживились два больших экрана по сторонам панели. Зазмеились кривые, запрыгали цифры, защелкали и тихонько заныли всякие там клистроны, кенотроны и прочие электронные потроха. Эпоха НТР.
Длилось все это с полминуты. Затем нытье прекратилось, а на панели и на экранах установились покой и порядок. Теперь там светились две гладкие кривые и огромное количество разнообразных цифр.
– Ну, вот и все, – произнес он, выдвинул ящичек и уложил листок обратно в папку.
Я и рта раскрыть не успел, а он уже объяснял мне, что вот эти цифры – это энтропия моего текста, а вот эти характеризуют что-то такое, что долго объяснять, а вот эта кривая – это сглаженный коэффициент чего-то такого, что я не разобрал, а вот эта – распределение чего-то такого, что я разобрал и даже запомнил было, но сразу забыл.
– Обратите внимание вот на эту цифру, – сказал он, постукивая пальцем по одинокой четверке, сиротливо устроившейся в нижнем правом углу цифрового экрана. – Среди ваших коллег сложилось почему-то убеждение, будто именно это и есть пресловутая объективная оценка или индекс гениальности, как называет ее этот странный, обмотанный бинтами человек.
– Ойло Союзное, – пробормотал я машинально.
– Возможно. Впрочем, сегодня он назвался Козлухиным, а вообще-то он появлялся здесь неоднократно, каждый раз с другой рукописью и под другим именем. Так вот, он упорно называет эту цифру индексом гениальности и считает, что чем она больше, тем автор гениальней…
И он рассказал, как, пытаясь разубедить Петеньку Скоробогатова, он однажды вырвал наугад из какой- то случайно попавшейся под руку газеты фельетон про жуликов в торговой сети и вложил в машину, и машина показала семизначное число, и хотя невооруженным глазом было видно, что фельетон безнадежно далек от гениальности, Петенька Скоробогатов ни в чем не разубедился, хитренько подмигнул и бережно спрятал газетный обрывок в разбухшую записную книжку.
– Так что же она показала, эта ваша семизначная цифра? – с любопытством спросил я.
– Простите, Феликс Александрович, но цифры бывают только однозначными. Семизначными бывают числа. Так вот, число, выдаваемое на этой строчке дисплея, – он снова постучал пальцем по моей четверке, – есть, популярно говоря, наивероятнейшее количество читателей данного текста.
– Читателей текста… – заметил я с робкой мстительностью.
– Да-да, строгий стилист несомненно найдет это словосочетание отвратным, однако в данном случае «читатель текста» – это термин, означающий человека, который хотя бы один раз прочитал или прочтет в будущем данный текст. Так что эта четверка – не какой-то там мифический индекс вашей, Феликс Александрович, гениальности, а всего лишь наивероятнейшее количество читателей вашей рецензии, показатель НКЧТ или просто ЧТ…
– А что такое эн-ка? – спросил я, чтобы что-нибудь сказать: голова у меня шла кругом.
– НК – наивероятнейшее количество.
– Ага… – сказал я и замолчал было, но в голове моей тут на мгновение прояснело, и я вопросил с возмущением: – Так какое же отношение это ваше НКЧТ имеет к таланту, к способностям, вообще к качеству данного, как вы выражаетесь, текста?
– Я предупреждал вас, Феликс Александрович, что мера эта имеет лишь косвенное отношение…
– Да никакое даже не косвенное! – прервал я его, набирая обороты. – Количество читателей зависит прежде всего от тиражей!
– А тиражи?
– Ну, знаете, – сказал я, – уже мне-то вы не рассказывайте. Уж мы-то знаем, от чего, а главное – от кого зависят тиражи! Сколько угодно могу я вам назвать безобразной халтуры, которая вышла полумиллионными тиражами…
– Разумеется, разумеется, Феликс Александрович! Вы сейчас совсем как этот ваш забинтованный Козлухин – почему-то упорно и простодушно связываете величину НКЧТ с качеством текста прямой зависимостью.
– Это не я связываю, это вы сами связываете! Я-то как раз считаю, что никакой зависимости нет, ни прямой, ни косвенной!
– Ну как же нет, Феликс Александрович? Вот текст, – он двумя пальцами приподнял за уголок страничку злосчастной моей рецензии, – показатель НКЧТ, как видите, четыре. Есть возражения против такой оценки?
– Но позвольте… Естественно, если брать рецензию, да еще внутреннюю… Ну, редактор ее прочтет… может, автор, если ему покажут…
– Так. Значит, возражений нет.
Он вдруг ловко, как фокусник, извлек из моей папки старую школьную тетрадку в выцветшей, желто- пятнистой обложке и столь стремительно придвинул ее к лицу моему, что я отшатнулся.
– Что мы здесь видим? – спросил он.
Мы здесь видели щемяще-знакомую с детских лет картинку: бородатый витязь прощается с могучим долгогривым конем. А под картинкой стихи: «Как ныне сбирается Вещий Олег…»
– В чем дело? – спросил я с вызовом. – Между прочим, замечательные, превосходные стихи… Никакие уроки литературы их не убили…
– Безусловно, безусловно, – сказал он. – Но я вас не об этом спрашиваю. Если этот листок ввести сейчас в машину, то?..
Я интеллектуально заметался.
– Н-ну… – промямлил я, – много должно получиться, наверное… одних школьников сколько… Миллионов
