продажно, – убеждал их Печеренин.
– Не смеют того бояре: до псковских градских ворот подорожный лист у нас писан от государя – смотри.
– Я в грамоте чего смыслю – не дворянин! – ответил им Павел. – А есть у меня человек книжный в товарищах – тот доглядит.
Они подъехали к стану.
Взглянув на них, Пахомий, присевший было возле Иванки, вскочил.
– Во-от они, светы-голуби, хари продажные! Радетели сиротские! – громко воскликнул старец. – От их злобы бежал из Москвы, – указал он на всадников. – В Новегороде Истому-звонаря испродали митрополиту да воеводе.
– Пес бешеный, мутосвет, пошто брешешь! Трепал на Москве нелепы слова про государя да про властей духовных, за то и на нас опалу навлек. Сам убег, окаянный, а нас на дороге погоня схватила, – мол, кой тут из вас Пахомий? Чуть палачам не кинули! – громко обращаясь ко всем, сказал казак Федор Снякин.
– То бы вам по заслуге, лагодам боярским! Не то-то упословали вы у царя! Чай, милостей царских в гостинец везете всяких чинов псковским людям! За то вас весь город любити да жаловать станет!
– А ты не шпыняй напрасно. Городу рассудить нас, – вмешался товарищ Снякина, стрелец Рузувай.
– Не тот-то городу служит, кто языком торговую площадь метет. Нас город к царю посылал с челобитьем, а ты, беспрочный каркун, полетел середь площади по всему народу звонить. Напусти бог смелости, а ума у соседа взаймы спрошу!.. Дура старая! – разошелся Снякин.
– Ну, буде лаять, не дома! – прервал его Павел. – У нас на деревне люди темные – стариков почитаем и в обиду другим не даем… Сказали бы лучше, гости любезные, чего на Москве у царя слыхали. И нам, крестьянишкам, ведать бы.
– Нам царской грамоты не распечатывать до мирского схода! – ответил третий челобитчик, стрелец Коновал, слезая с седла.
– А подлинно ль царская грамота с вами? Может, бояре лжою писали? – вмешался старик в кольчуге. – Сказывают, государь от боярской лихости в Литву съехал и там войско собирает против бояр.
– Грамоту от государя из рук приняли, – ответил казак. – На Москве государь во своем дворце.
– Каков же собой государь? – спросил кто-то из окружающих.
И все тесно сдвинулись вокруг челобитчиков, усевшихся у костра.
– Ну-ка, братцы, «призвал в гости, так сади за стол». Подавайте-ка чего бог послал закусить да поболее выпить! – весело крикнул Павел Печеренин, обращаясь к своим.
– Да не всем, смотри, ухи развешивать, а которы в дозоре, стоять накрепко и вина не касаться! – напомнил Иванка.
Казак Снякин взглянул на него и только теперь узнал.
– Ты тут, малый, отколе? Сын звонарев? – спросил он.
– По наказу от земских старост, – важно сказал Иванка.
– Ну, гости, гости, не даром вас угощать: сказывай, чего на Москве видали, каков собой государь! – обратился к челобитчикам старик в кольчуге. – Коли подлинно он на Москве да сами видали его, то сказывайте.
– А государь, он, братцы, собою молод, ликом он, братцы мои, пресветел, голосом кроток, обычаем ласков… – начал слащаво Снякин.
– Стелет мягко, да жестко спать! – перебил Пахомий.
– А ты уймись, старче! – остановил его Павел. – Сказывай, мил человек, – вежливо пригласил он Снякина.
– А дворец, братцы мои, пресветел, и корма у царя индейки да гуси, да свежа телятина, да икра… А платье царское как попова риза и все в камнях самоцветных… А ездит царь в золоченом возке. А икон в палатах и не сочтешь, и повсюду лампады горят да свечи, и ладаном всюду благоухает…
– Да ты нам скажи – что велел государь псковитянам молвить на их челобитье? – спросил Иван.
– То нам неведомо, – возразил казак. – Нам запечатану грамоту дали. Как будем на площади, то узнаем.
– Мы люди малые. Нам государь зачем сказывать будет! Грамоту дал – и то милость. Нам не в послы лезть! – воскликнул стрелец Рузувай.
Челобитчики пили и ели в лесу с крестьянами, но даже хмель не развязал их языков. Они ничего не сказали о своем свидании с царем, ссылаясь на самую грамоту.
К вечеру крестьяне решили послать своих людей в город, чтобы слышать царскую грамоту на всегороднем сходе; Павел остался в своем отряде. Иванка же с десятком крестьян пустился во Псков.
Миновав без шума в вечернем сумраке лесные заставы Хованского, они добрались до Великих ворот. Их впустили. Снякин с товарищами поехали по своим домам, а Иванка с Пахомием и крестьянами сразу двинулись в Земскую избу.
Пахомий обнялся с Томилой.
– Здоров, свет Томилушка! Насилу я воротился с Москвы, – сказал старец. – Государь молоденек, бояре ласковы. Московский люд гинет от ласки боярской. Стал я на площади говорить про наши дела, письма твои туды-сюды сунул, ну и пошла заваруха! Учали хватать людей. Смятение, господи!.. Незнаемый человек гусли ткнул мне в руки – глаза, мол, закрой, я тебя как слепца поведу. И повел. Я иду да пою Лазаря, ан у самого все мышечки живчиком ходят… – рассказывал старец. – Так и убег. Днем сижу у дороги, слепеньким представляюсь, белки заведу под веки, индо в глазах ломота, а ночью бегом на коне бежу… Успел все же…
