8
Якуня перестал метаться и спал спокойно, без жара, бледный и тихий. Волосы на лбу у него прилипли от пота. Кузнец, Аленка и Федя сидели во дворе, в ожидании, когда он проснется. Возле больного, спавшего первый раз за трое суток, была лишь бабка Ариша.
Бабка приотворила дверь и молча пальцем поманила Михайлу. Аленка вошла в избу вместе с ним.
Якуня очнулся. Он оглядел всех спокойными глазами, ставшими от боли чернее и шире.
– Батя, – сказал он, – я… – и запнулся.
Все молчали, боясь помешать ему говорить.
– Я не помру… погоди, поправлюсь… – сказал Якуня с трудом.
– И что ты? Кто ж помирает в твои года!.. Что ты, что ты!.. – забормотала бабка Ариша. – Да не болтай, болтун!.. Экий бедовый! Молчи…
Якуня улыбнулся.
– Молчу, молчу! – прошептал он и закрыл глаза.
И все тихо стояли вокруг него, и все в этот миг почувствовали, что Якуня в самом деле умрет.
– А Груня где? – спросил Якуня, обведя всех взглядом и не найдя ее в избе.
– Сейчас придет, Якуша, – глухо сказал кузнец, шагнул к сыну и вдруг круто повернулся и отошел к окну…
Все молчали.
– Ну… ладно… пускай придет… – с закрытыми глазами едва слышно сказал Якуня…
С первого дня, как Томила был ранен, Груня вместе с Иванкой переселилась к нему. Войдя в избу, она вытерла пыль, привела все в порядок и теперь сидела у изголовья спящего летописца на смену с Иванкой.
Вдруг в избу Томилы вбежала Аленка.
– Груня, тебя он зовет, тебя!.. – заикаясь, прокричала она, словно в испуге.
– Тише, шальная! – со злостью прошептала Груня. – Кто там меня? Чего надо?!
– Якуня очнулся, кличет тебя.
– Как я кину?! – кивнула Груня на спящего Томилу.
– Ступай, ступай, – не открывая глаз, тихо сказал летописец. – Я тут с Иванкой… Малому там-то нужнее, иди… Слыхала – ведь любит тебя!..
– Я живо вернусь, Томила Иванович, – пообещала Груня.
Но она не возвратилась ни в этот день, ни назавтра…
Кузнец сидел день и ночь во Всегородней избе. Дела не позволяли ему отдавать время раненому сыну.
Якуня, очнувшись, мучился раной, все время пил. Груня сидела днями возле его изголовья и напевала.
В первый раз она запела ему, когда ее оставили вдвоем о ним в избе, как только Аленка ее привела от Томилы. Запела, тихонько положив на лоб ему руку.
Якуня тогда мучился болью и лежал молча, а под ее песню вдруг боль его успокоилась, и он снова тихо заснул. Но едва захотела она уйти, он сразу проснулся… С этой поры в ее песнях он словно искал умиротворения, покоя и уверенности в том, что она не ушла от него.
Подав ему пить, однажды Груня сказала:
– Тише, сынок, не облейся…
Якуня улыбнулся и, откинувшись к изголовью, ответил:
– Спасибо… маманя…
И Груня, которой он был до сих пор чужим, вдруг почему-то заплакала, а Якуня погладил ее по руке.
Аленка и бабка Ариша все выполняли так, как велела знахарка, но рана чернела, гноилась и дурно пахла.
– Знаешь, – шепнул Якуня, когда считал, что, кроме Груни, никто не слышит, – только не сказывай, плакать станут… Я ведь помру…
Груня не смела сказать ему «нет» – она, как и все, чувствовала, что он умирает, и неподвижно глядела ему в глаза, боясь, чтобы он не прочел в ее взгляде правды, а он добавил:
– Ох как не хочу! Я жениться хотел… на тебе…
Груня молчала.
– А ты бы пошла?
– Пошла бы, сынок, пошла… Ты помолчи, нельзя тебе говорить, – сказала она.
– А что не говорить? Все одно помру. Говорить – помру, молчать – помру…
