– Дорогу Гавриле! Дорогу! – послышались восклицания вокруг.
При словах Устинова у Гаврилы перехватило дыхание волнением.
– Не надо, братцы! – махнув рукой расступившимся горожанам, тихо сказал хлебник, стараясь казаться спокойным.
Он осмотрел окружающих и, не заметив ни в ком вражды к себе, вдруг успокоился в самом деле.
– Братцы мои! Горожане! – выкрикнул он с седла.
И толпа повернулась в его сторону, явно предпочитая его Устинову.
– Я вас не страшусь! Вам правдой служу. Вы сами меня обрали, поставили к ратному делу, и я служу… – крикнул хлебник. – Никого не страшусь!.. – повторил он. – А крови Устинов не лил – все брешет, а вот моя кровь, коль хотят ее большие люди!..
Гаврила рванул застежки зипуна и показал свой бок, залитый кровью.
– Пуля задела, – сказал он. – Жалеешь, Устинов, что сердце она не достала? Не ты заметил!.. А воля твоя – ты бы не дал уж маху!..
Народ отозвался гулом, но хлебник остановил всех движением руки…
– И мне бы не жалко того, господа псковитяне, когда б от того не Устиновы нас одолели, а мы их… – сказал Гаврила. – А в том и беда, что устиновска сила взяла – дворяне, бояре да большие люди изменой какого-то пса в поле нас одолели, вот в чем беда! Да мыслят они, что и тут, на Рыбницкой площади, нас одолеют: раздор между нас учинят…
При слове «измена» грозный ропот прошел в толпе.
– Братцы, за что ж на меня поклеп! – растерянно крикнул Устинов с другой стороны площади. Он увидал, что побит противником. – Не за бояр, за город болею!.. – оправдывался он.
– Ты первый полез на поклеп! – возразили в толпе.
– Братцы, горожане! То был не последний бой! Опять поведу. Только, братцы, глядите измену лучше, – звал хлебник. – Кто кого на измене изловит, того не мешкав тащите во Всегороднюю избу, ко мне. Я под пытку поставлю.
– А как их узнать?! – выкрикнул голос.
– Нешто нам скажутся! – громко воскликнул второй.
– Скажу, как узнать, – ответил Гаврила. – Изменщики и боярские люди повинное челобитье составили. Приписи к челобитью сбирают. Кто припись с кого попросит, того и хватайте, уж знать – то боярский подсыльщик. Кто припись дал – тоже изменщик. Кто ропот сеет в народе – изменщик, кто розни в городе будит, тот боярский подсыльщик, кто уныние поселяет в сердцах, и тот сотворяет измену!..
Опять прошел гул в толпе.
Гаврила видел, что победил. Толпа окружила его. Жалкая кучка выборных из больших посадских и старых стрельцов одиноко стояла по ту сторону площади, оставленная и забытая толпой у двух селитряных дощанов.
– Гаврила Левонтьич, веди нас сейчас! Бояре побитых и раненых собирать не дают, из пищалей палят, – крикнули из толпы.
– Ночи дождемся, – возразил хлебник.
– Нельзя дожидаться, – ответил шапошник Яша. – Покойники терпят, конечно, а раненым каково под солнцем! Иные помрут!
– И то! – качнув головой, согласился Гаврила. – Попы поедут с крестом, и женщин пошлем. В попов да в женщин дворяне не станут, я чаю, палить… Посылайте-ка женок к Варламским, и я буду там…
– Едем, поп! – позвал он.
Он повернул коня с площади, и толпа устремилась за ним, оставив кучку выборных у дощанов.
– Ну чего, поп, страшился? – спросил Гаврила. – Мы с тобой правдой городу служим – народ правду видит! Вот тем бы бояться надо… Теперь не житье им… – добавил с усмешкою он, кивнув к Рыбницкой башне.
Гаврила вызвал к Варламским воротам архимандрита Мирожского монастыря, того самого, который поднял в Земской избе споры о монастырских служках, вызвал еще попов из Троицкого собора и из других церквей.
– Отцы святые! – сказал им Гаврила. – Мы кровь проливали за вас, а ныне вы послужите: убитых и раненых в стены собрать посылает вас город.
Толпа горожан стояла кругом. Среди них было немало таких, у кого в битве пропали родные, и попы не посмели перечить.
– А коли станут палить в нас? – несмело спросил мирожский архимандрит.
– Господь спасет праведных! – отозвался Гаврила. – Только назад в ворота не бегите – не впустим. Молитвы святые пойте да раненых собирайте. Бог милосердие наградит! А с пустыми руками входа в город не будет…
Гаврила заметил, как в глазах мирожского архимандрита скользнул и спрятался вороватый огонек.
– А кто побежит к боярам – на того все пушки заряжены и фитили дымятся, того мы сами побьем, – предупредил хлебник, прямо глядя в лицо монаха.
Не поднимая глаз, тот покраснел.
– Ну, с богом, идите. А ты, отец Яков, останься тут: ведь ты лекарь – врачуй, кого принесут…
