– Указа нет на коней, – отозвался Кузя.
– А кто нам указ? Я да ты – мы и есть указ! – возразил скоморох, направляясь в стойла.
– Мы и есть указ! – подтвердил стрелец Нехорошка, привязывая к телеге с дворянским хлебом концы поводьев гнедого жеребчика.
Двое других стрельцов уже выводили еще по коню.
– Что-то кровь у тебя? – спросил Кузя Гурку, заметив пятно на щеке и на шее.
– Девка-то пол-уха мне откусила, – словно с досадой ответил тот. – А все почему? За тебя вступился.
– Да ты, друг, уж вижу, в беде не покинешь! – ревниво и грустно вздохнул Кузя.
7
С посланием к епископу коломенскому Рафаилу на задах завеличенских огородов был пойман стрелецкой засадой Васька, сын человека Подреза.
Битый в Гремячей башне плетьми, Васька признался хлебнику, что носил в тюрьму своему господину харчи и тот дал ему из тюрьмы письмо да велел бежать изо Пскова к коломенскому епископу, который уже приближается от Москвы.
– «…И мы, владыко преосвященный, тебе в том пособим, чтобы войско в город впустить и заводчиков мятежу выдать…» – вслух читал Иванка перехваченное посланье.
– Войско в город?! – воскликнул хлебник. Он схватил за длинные волосы Подреза и ударил его головой о стол. – Войско в город?! – хрипло повторил он. – Заводчиков выдать боярам?!
Связанный Подрез сидел на скамье напротив хлебника. Лоб его посинел от многократных ударов, волосы были встрепаны, щеки, усы, борода были мокры от слез.
– «…Да поспеши, владыко, не то пущая сотрясется беда: замыслили воры заводчики на русского государя войско призвать окаянных литовцев, то и наймуют тысячу конных в Полоцке-граде литовском…» – продолжал читать Иванка.
– Кто замыслил литовцев пустить? – перебил чтение хлебник.
– Кабы знал, уж то не молчал бы! – ответил Подрез. – Что мне беречь их!
– Отколе же знаешь, что есть таковы! Пошто клеплешь на город?
– Ты в башне сидишь, не слышишь. А ты послушай, сходи по торгам!..
– Мало что бабы наврут по торгам! – возразил Гаврила. – Дале читай! – приказал он Иванке.
– «…А мы, чающие твоего прихода, тебе письмо, владыко, писали с два ста человек дворян и попов и посадских, а кто имяны – не пишем от сыска…»
Гаврила взглянул на Подреза. Тот словно одеревенел, ожидая новых побоев…
– «…А буде придешь, и мы на сретенье выйдем. Ино есть среди нас и выборны земские, и стрельцы, и меньшие, и всяких чинов…» – взволнованно и напряженно читал Иванка.
– Кто?! – опять перебив Иванку, глухо спросил Гаврила.
Подрез молчал, опустив глаза в стол.
– Имяны? – сказал хлебник громче.
– Крови чужой на себя не возьму, – медленно выдавил Подрез, – два ста человек на муки не дам.
– Кто в Земской избе? – заорал Гаврила, схватив за виски и снова ударив о стол Подреза. – Кто в Земской избе? Кто в Земской избе?
Иванка глядел на обоих с искривленным лицом.
– Гаврила Левонтьич, не скажет он, буде! – воскликнул Иванка.
– Уйди ты, дерьмо цыплячье! – проворчал со злостью Гаврила. – Кто в Земской избе?! – крикнул он громче прежнего, схватил у Иванки из рук перо, откинул за волосы назад голову Подреза и приставил перо ко глазу бывшего земского старосты.
Иванка зажмурился в ужасе.
– Левонтий… Бочар… – бессильно прошептал устрашенный Подрез.
Гаврила бросил Иванке перо.
– Пиши, – приказал он.
Он шагнул к двери, резко откинул засов и крикнул на лестницу:
– Серега!
– Ай! – отозвался Пяст.
– Палок давай!
– Слышь, Гаврила, – откликнулся Подрез, – с пытки не будет правды. Боярский обычай… Я от муки Левонтия назвал… Бить станешь – иных поклеплю, а грех на тебе…
– Левонтий сам скажет, брехал ты аль нет, – возразил Гаврила, – а бить стану – иных назовешь…
Пяст вошел с охапкой зеленой лозы и скинул ее на каменный пол.
