есть, не ведаем, а как узрим свет, то и силы вашей не станет держать народ от воспарения к славе…» – читал новый Иванкин знакомец, и негромкий голос его звучал необычной внутренней силой.
Иванка привстал и оперся на локоть, уже не притворяясь больше и широко открытыми глазами глядя на грамотея, но тот так его и не видел. Он взялся за перо и принялся снова строчить… Иванка глядел на него, не шевелясь. Вот снова поднес он свой лист к глазам, не замечая пробуждения Иванки.
– «…От вашей боярской корыстной неправды желчь человечья к сердцу из печени прыщет, – снова раздался его негромкий волнующий голос, – кровавые слезы землю кропят и травы и нивы губят. Всюду лжа и нечестье, и солнце божье померкло… Ан, не хотя во пророки дерзати, вижу – грядет суд земной над неправедными законами вашими и ниспровергнет вас весь народ… всею землею и станет во свете и славе Русь пуще Рима и Византии…»
Странный рыбак замолк и, задумавшись, глядел на восток, откуда вставала заря.
– «Желчь человечья из печени в сердце прыщет, кровавые слезы ниву кропят, и солнце померкло от злобы сильных…» – подражая летописцу, сказал Иванка, и голос его слегка дрогнул на последних словах.
Он сказал все это невольно, словно зачарованный язык сам произнес, без его желания.
Новый знакомец взглянул на него удивленно, будто только что вспомнив, что он не один у реки.
– Как, как ты сказал? – живо спросил он.
– Не я – твои речи, – возразил Иванка, смущенный собственной выходкой.
– Думы мои, а речь твоя. Так-то лепей, как ты сказал. Ну-ка, сызнова! – весело поощрил грамотей, прищурившись добрыми серыми глазами.
– А бог ее знает… – растерянно оглянувшись и почесав затылок, сказал Иванка. – «Из печенки желчь в душу ударила и кровь слезами пошла, оттого и солнца не видно, а все богатей да воеводы…» Так, что ли? – спросил осмелевшись Иванка.
– Так-то так, да не так… – тряхнув волосами, сказал новый знакомец.
Он снова взялся за перо.
– А ты архирея забыл. Владыка тоже, а сам холопов дерет батожьем, – бойко сказал Иванка, но, взглянув на грамотея, смущенно умолк, поняв, что мешает его мысли.
Услышанное от нового знакомца вызвало в Иванке доверие к нему, и, не стесняясь больше его присутствием, Иванка перескочил на плот вытягивать сети… Он убедился снова лишь в том, что рыба к прикорму «еще не обыкла», как говорила бабка. И, размышляя о своих неудачах, Иванка старался припомнить торжественные слова незнакомца, которые так чаровали слух.
Сбросив в ведерко свой небогатый улов, Иванка хотел разжечь остывший за ночь костер и, взявшись за топорок, случайно взглянул на товарища: тот снова сидел нахохлившись и писал. Губы его едва шевелились.
«Прочти-кось, что написал еще», – хотел попросить Иванка, но внезапно взгляд его скользнул по трем удочкам, воткнутым в землю у ног грамотея. И как раз в этот миг одна из них согнулась лучком, шлепнулась в воду, нырнула одним концом и поплыла прочь.
Иванка и странный рыбак вскрикнули в один голос. Иванка, как был в одеже и с топорком, ринулся в воду, успел схватить удочку, стоя выше колена в воде, и ощутил огромную рыбу. Он замер.
– Давай, давай! – поощрял незнакомец, протянув за удилищем обе руки.
Иванка поспешно и осторожно сунул ему конец удилища, а сам ступил глубже… Леса натянулась и, упруго дрожа, ходила кругами. Вот-вот добыча метнется и оборвет крючок… Леса крутилась… Осторожно одной рукой Иванка помогал подтягивать рыбу, пока в воде рядом с ним показалась приплюснутая лысая голова и широкая усатая харя с выпученными глазами. Иванка наметился и рубанул по башке топорком… Отчаянный рывок дернул его в глубину… Он упал с головою в воду и захлебнулся, барахтаясь… Когда он вынырнул на поверхность, добыча плыла невдалеке от него вверх брюхом. Это был неслыханных размеров налим. Иванка даже и не мечтал о таком, но в увлечении охотой он просто не думал о том, что рыба попалась не на его удочку.
– Вот так рыбина! Экой во сне не видал! – поворачивая налима, весело похваливал грамотей. – Эка рыба – кит-рыба!..
В Мирожском монастыре хрипло ударил колокол. Счастливчик хлопотливо сложил свои листы, сунул за пазуху, надел колпак и стал сматывать удочку.
Что-то в новом знакомце привлекало Иванку, и он даже почти не жалел, что чудак-рыбак выловил на его месте самого лучшего налима, какого уж не поймать тут второй раз.
– Ишь, удача тебе! Знать, легка рука, – дружелюбно, хоть и не без зависти, сказал Иванка. – Валяй, приходи опять…
Но грамотей вдруг сказал, указав на налима:
– Ты бери его, твой.
– Пошто мне? Твое счастье! Тебе он попался! – от радости покраснев, громко воскликнул Иванка.
Но летописец весело засмеялся:
– Бери, бери! Он небось твоей каши горшок сожрал!
Подхватив низанку мелкой рыбешки, чудак вскинул свою единственную удочку, кивнул и торопливо легкой походкой направился в город, не дожидаясь, когда соберется Иванка.
Не помня себя от счастья, Иванка спешил на торг с драгоценной добычей. Дорога вела мимо дома, надо было закинуть домой ведерко с мелкой рыбешкой, но это значило заходить, задержаться, оттянуть, может, на целый час свое торжество и радость домашних.
«Кабы Федюнька по улице бегал, дал бы ему ведерко, а сам бы и мимо, прямо на Рыбницку площадь», – думал Иванка.
