— Ваш покойный дядя, сеньор, нисколько не преувеличивал, — хмуро заметил дон Антонио Себастьян де Толедо, прибывший только накануне для подписания мирного договора и угодивший аккурат на праздник. — Только он по скромности своей забыл уточнить, насколько приятны будут эти сюрпризы.
— Вам не нравится?
— Это? Очень нравится…
— Ничего особенного, — скривился молчавший до сих пор сэр Чарльз. — Обыкновенные фонари, разве только светят чуть поярче обычных масляных.
— На вас не угодишь, — едко хмыкнул минхеер Николас ван Либерген, [8] тоже приехавший сюда подписывать полноценный мирный договор с заокеанской республикой. С которой торговать оказалось куда приятнее, чем воевать.
— Не пройдет и года, как такие же фонари будут освещать улицы Лондона, сэр, — ледяным тоном ответил англичанин.
— Вы уверены? — Де Пуансэ не упустил случая подпустить ему острую шпильку. — Если этот ваш ученый месье — кажется, его зовут Ньютон? — полностью забросит все прочие дела и посвятит себя разгадыванию секрета обработки земляного масла, то лет через пять-семь, глядишь, у него что-нибудь и получится.
Минхеер ван Либерген ядовито ухмыльнулся, а испанец смерил сэра Чарльза надменным взглядом. Опытный интриган и политик, дон Антонио сразу раскусил посла Англии, которому мир Сен-Доменга с Испанией и Голландией был ну очень не по душе. Как было хорошо, когда на пиратский остров безбоязненно могли заходить только корабли под французскими и английскими флагами! Английские купцы тогда снимали такой навар на посреднической торговле с Голландией! А потом… Потом пираты заключили с проклятыми торгашами-голландцами перемирие, и доходы британских бизнесменов от посредничества заметно уменьшились. А англичане — народ прагматичный, и очень не любят, когда падают их доходы…
Между тем фонари, зажжение которых вызвало аплодисменты собравшихся, светили отнюдь не «чуть поярче обычных масляных». На улице Лас Дамас и на площади у Алькасар де Колон стало светло почти как днем! Поблекли даже звезды! Во всяком случае, так показалось многочисленным наблюдателям. А спустя буквально полминуты сверху раздались очень громкие хлопки, и небо расцвело огненными цветами… По тем временам фейерверки не были чем-то из ряда вон выходящим. Их устраивали и на государственном уровне — по случаю праздников, военных побед, дней рождений монархов или появления на свет наследника престола, — и в частном порядке. У кого хватало на это денег и желания, разумеется. Но чтобы фейерверк был цветным… Синие, красные, желтые, зеленые «одуванчики» распускались в черном тропическом небе, сопровождаемые хлопками взрывов. Мальчишки — да и взрослые мужики тоже, чего греха таить — встречали каждый залп восторженным свистом и криками. Девушки пищали, как будто из благопристойного страха перед подобным «громом с молниями», но на деле многие из них лишь пользовались удобным случаем как бы невзначай прижаться к мужественному плечу… Десятиминутный фейерверк закончился серией особо крупных «одуванчиков» и сильных взрывов. Толпа на площади ответила свистом и ревом, и гаснущие огарки фейерверка под этот восторженный шум тусклыми звездами медленно осыпались за городской стеной…
Алькасар де Колон, где Триумвират республики и представители всех трех Советов давали праздничный ужин для иностранных гостей, был освещен все теми же керосиновыми светильниками. Стекольщики — в основном сбежавшие с родины французы-гугеноты — расстарались на красивые плафоны, приятно рассеивавшие яркий резковатый свет и скрывавшие копоть на стенках стеклянных трубок. На балконе играли музыканты. Стол был уставлен экзотическими блюдами и дорогими европейскими винами… Удивительно, но даже скептично настроенный английский посол не сказал ничего плохого ни по поводу столь яркого завершения празднования, ни по поводу состава приглашенных. Хотя этот самый состав его наверняка коробил. Многие члены Советов и гости явились на праздничный ужин с супругами. Мэтр Аллен не подвел: его жена, полноватая, но еще миловидная дама примерно одного с ним возраста, являла собой образчик типично французской красоты. Дон Иниго де Фуэнтес с супругой… Испанцы — бог с ними. Эти хотя бы европейцы. Но дон Хуан Коком с женой… Индейцев, этих кровожадных и тупых дикарей, принимают здесь как джентльменов![9] А контр-адмирал Герритсзон? Зачем он явился в приличное общество под ручку с женой-индеанкой, которой место в лучшем случае на кухне? Адмирал Роулинг тоже пришел со своей мусульманкой, которая чуть более месяца назад разрешилась от бремени здоровым мальчиком. «Ужас, — думал сэр Чарльз, вынужденный вежливо раскланиваться перед восточной дамой, по самые глаза завернутой в покрывало. — Истинный Вавилон. Цивилизованные люди не должны смешиваться с дикарями». Однако он был не в Англии, а в Сен-Доменге, и мнение свое благоразумно держал при себе. Тем более что если он выскажется откровенно, мадам генерал уж точно не упустит случая пройтись насчет недостатков английского воспитания. И все же… Все же сэр Чарльз не мог сказать, что этот праздник ему вовсе не понравился. Он даже не стал возражать против общения своей супруги с миссис Эшби — «не леди». Ведь эта дама сегодня изволила одеться в приличное платье и вести себя как полагается государыне. Почему бы не позволить ей пообщаться с истинной леди? Глядишь, что-то и изменится к лучшему…
…Запах сгоревшего керосина благополучно улетучивался в специально проделанные отдушины — хоть на этот счет Галка была спокойна. Гости не только не морщили носы, но и с удивлением поглядывали на непривычно яркие лампы. Как, на взгляд Галки и Влада, не успевших еще забыть электрическое освещение, зрелище было тускловатое. Но для людей семнадцатого столетия, привыкших к свечкам и слабосильным масляным фонарям, керосиновые светильники оказались настоящей «бомбой». Простенькие дешевые керосинки поступили в продажу еще с полгода назад, когда Мартин наконец запустил небольшую примитивную установку крекинга нефти. А нефть на остров привозили голландцы, по дешевке покупавшие «земляное масло» у жителей побережья Венесуэлы, где его можно было черпать ведрами из ям. Но до уличных фонарей дошло лишь сейчас. И то — вначале вообще планировалось сделать освещение электрическим. Ведь тот же Мартин уже поставил на реке Осама несколько запруд и «водяных мельниц» — крайне несовершенную, но все же первую в мире гидроэлектростанцию. Ее мощности вполне хватало на несколько десятков станков с электрическим приводом, а в ближайшем будущем планировалось потратить часть добычи с испанского «серебряного флота» на постройку городского водопровода, и излишки мощности (да-да, электроэнергии эти «мельницы» «намалывали» пока больше, чем потреблялось!) собирались направить на водяные насосы. Что и говорить, дело хорошее. Если ничто не помешает, через пару лет в городе не будет никаких проблем с водоснабжением. Однако Галке очень уж хотелось сделать уличное освещение электрическим. Как говорится, дешево и сердито, и к тому же замечательная реклама достижений науки. Но увы. Хоть мощности станции вполне хватало на реализацию подобной затеи, но ни Мартин, ни его помощники не смогли создать достаточно надежные лампы накаливания. То есть они фактически наделали их с сотню, но стоило объединить лампы в одну цепь и подать напряжение, как несколько штук сразу перегорели, а две или три вообще лопнули. И так один раз, второй, третий… Технология-то еще не отработана. Мартин заковыристо ругался по-немецки, проклиная этот чертов семнадцатый век и отсутствие самой надежной в мире германской техники. А Галка сразу представила, что произойдет, если то же самое случится на глазах у сотен свидетелей… и приняла решение сделать пока уличное освещение керосиновым. Благо голландцы исправно возят нефть, а в качестве платы берут готовую продукцию — керосин и лампы. На нужды Сен-Доменга и на продажу этого товара оставалось еще вполне достаточно. А электричество… Что ж, когда доведут систему до ума — а они с Владом уже подкинули Мартину идею газосветных ламп, пусть обмозгует — тогда и можно будет подумать о широком внедрении электричества в жизнь. Время еще есть.
Мартин Лангер и Готфрид Лейбниц. Два немца, даты рождения которых расходились во времени на два с лишним столетия, тем не менее общались совершенно спокойно. Даже подчеркнуто уважительно. «Герр Лангер», «герр Лейбниц»… Галка почти не понимала этот общенемецкий хох-дойч, который оба германца — один из Лейпцига, другой из Дрездена — изучали чуть ли не как иностранный, и, завидев ее, ученые перешли на куда более понятный французский.
