батыром, внучек, расти, расти… Рубец от нагайки приму за тебя, малай, удар кулака приму за тебя, малай. Батыром выращу, посажу в седло, в руки лук дам и стрелы, тогда умру… Спи, пока коза молочка тебе даст. Скоро доить пойду…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Салават, уезжая из дому, не хотел, чтобы Амина покинула его дои и ушла жить к Юлаю или к Бухаиру. Она послушно взяла к себе двух бедных женщин, мужья которых ушли с Салаватом, и жила, ожидая, что Салават снова так же внезапно, как в прошлый раз, приедет её навестить.
Бухаир, не так давно вернувшись домой, в последнее время не раз подсылал к Амине свою жену, чтобы уговорить Амину покинуть дом Салавата.
— Нехорошо тебе жить одной, — говорила Зейнаб Амине. — И солдаты обидеть могут, и Салават придёт — что тебе скажет, когда узнает, что ты одна живёшь?! Иди к нам в дом — будешь жить как сестра…
Не раз и сам Бухаир заходил к сестре — сказать ей, что так жить одной не в обычае.
— Опозоришь меня. Что скажу Салавату, когда приедет?! Ведь он мне в глаза плюнет за то, что я не взял тебя в дом! Люди всякое могут ему наболтать! — хитрил он.
И тогда Амина призналась брату, что Салават не велел ей идти ни к отцу, ни к нему.
Кроме женщин, которые помогали Амине по хозяйству, к ней в дом постоянно ходила ещё Гульбазир. В отсутствие Салавата Амина не питала к ней ревности. Гульбазир ей была самой близкой подругой, и Амина не могла в своём простодушии понять, что Гульбазир к ней приходит для того, чтобы слушать и говорить про Салавата. Зато Бухаир это понял, застав Гульбазир несколько раз у сестры в доме.
Умерший отец Бухаира, Рысабай, дружил с грамотеем-книжником Рустамбаем. Бухаир постоянно бывал в доме Рустама, тут учился он грамоте. Он знал Гульбазир ещё молоденькой девочкой и, может быть, уж давно её взял бы в жёны, если бы не была она такого насмешливого, колючего нрава.
После того как Бухаир узнал, что Гульбазир в ночную пору, в мороз и буран сама прибежала предупредить Салавата о покушении на него братьев Абтраковых, Бухаир загорелся желанием оторвать её от Салавата, сломить, подчинить себе, взять её в жёны.
Это желание стало особенно сильным, когда Бухаир несколько раз застал Гульбазир у сестры, застал её за разговором о Салавате. Отбить её у Салавата стало его целью.
Писарь отправился в дом Рустамбая.
— Старшина-агай, вот я привёз тебе мирный ярлык. Не бойся солдат, живи дома, — сказал Бухаир.
— Я ведь и так, Бухаир, живу дома. Чего мне бояться?
— Ну, ты ведь всё-таки бунтовал.
— Как так я бунтовал?! — удивился Рустам. — Когда вы на войну пошли, я ведь дома жил старшиной! — возразил он.
— Ты дома и бунтовал: с Салаваткой ходил к Абтраковым в дом, хотел их казацкому царю на службу забрать. Потом Салават их в огне жёг, а ты Салаватке на помощь младшего сына послал, молодых мальчишек собрать к нему в войско.
— Муратка ведь сам набирал жягетов! — сказал старик. — Я ему ничего не велел.
— Все говорят, что ты бунтовал, Рустамбай. Да вот Я привёз и Муратке ярлык, чтобы дома жил. Солдаты придут — ты им ярлыки покажи, тебя и не тронут. Молодой ведь Мурат — жалко, если его повесят…
— Ну, спасибо, давай, давай, — согласился старик. — Муратке давай свой ярлык. Ему вправду ведь надо…
Рустамбай и сам страшился прихода солдат. Он знал объявление о ярлыках, поехал бы сам за ними к начальству, да, с другой стороны, побаивался Салавата, о котором шёл слух, что он убивает всех, кто принял повинные ярлыки и кто сложил оружие. А если ярлык сам пришёл к нему в дом, то Салават ему тоже не сделает ничего…
Но Бухаир лишь показал ярлыки и не отдал их Рустамбаю в руки.
— У тебя дочка есть, Рустамбай, — продолжал Бухаир.
— Как же, есть, Гульбазир. Ты ведь уж много лет её знаешь. Про девку какой разговор?
— Для неё возьми тоже ярлык.
— Как так ярлык для девки?! — удивился старик.
— Гульбазир ведь тоже замешана в бунте, — строго сказал Бухаир. — Все знают — она Салавату сказала, что Кулуй его хочет схватить. Значит, она виновата, что Салават убил этих людей…
Бухаир вынул третий ярлык и сложил его вместе с двумя, которые раньше держал в руке.
Старик засмеялся.
— Девке ярлык?! Какой девка мятежник?!
— Донесёт кто-нибудь по начальству, и схватят её пытать — вот тогда посмеёшься! — пригрозил Бухаир старику. — Скажут — весь род бунтовской… Меня-то ведь снова писарем сделали. Я скажу — сам дал ярлыки Рустамбаю. Мне начальство поверит, — пояснил Бухаир.
— Ай, хитрый ты, писарь! — усмехнулся Рустам. — Обманул, значит, русских!.. Ну, давай ярлыки…
Но Бухаир не спешил отдавать спасительные бумаги.
— Я тебе ярлыки за калым посчитаю, — сказал он. — Дочку я сватать хочу у тебя.
— Гульбазир?! — удивился старик. — Норовиста лошадка. Тебе её не взнуздать, Бухаир. Такая бедовая девка… Её, должно, Салават обещал взять женой. Ты лучше другую найди, Бухаир, — от души посоветовал он.
— Мне она не нужна, Рустамбай! — в раздражении возразил Бухаир. — Я хотел для тебя. Мне начальство верит. Скажу, что моя родня, — вас не тронут… А так ведь добра-то не жди. Мучают много народу, пытают, казнят… Салаватку ищут повсюду… Я сестре, Амине, велел тоже ко мне идти в дом — пусть живёт у меня спокойно, скажу, что не хочет с мятежником путаться, убежала из Салаваткина дома. Гульбазир с Аминой подружки. В моём доме её не возьмут… Отдай её мне…
— Не пойдёт! — убеждённо сказал старик.
— Неужто тебя и Муратку от казни спасти не захочет?! Значит, вам так и пропасть?! Неужто такую змею ты вскормил, старшина?! — воскликнул писарь. — Ай-бай-бай!.. Такую змею, пожалуй, опасно взять в жёны!.. — вдруг повернул по-другому писарь. — Ты говоришь, она спуталась с Салаваткой?.. Ай-бай-бай, потаскушка какая!.. Я не знал, что такой позор на твоей седине, Рустамбай-агай!
— Как позор?! Кто сказал?! Что болтаешь, пустой человек! — застучав палкой об пол, закричал взбешённый старик. — Уходи от меня, пошёл вон, собака! Я сам в канцеляр поеду за ярлыком!..
На крик Рустамбая из женской половины избы показались женщины — жены Рустама и Гульбазир.
— Пошёл вон из дома, паршивый пёс! — повторил Рустамбай. — Позоришь меня у меня же в доме?! Старика?! Старшину?! — он задыхался.
— Ты пожалеешь, что так посмел говорить со мной, старый дурак! — выкрикнул Бухаир с угрозой.
И никто не успел понять, что творится, как Гульбазир схватила за ворот Бухаира и с неженской силой толкнула его в дверь, так что не ожидавший этого писарь вылетел в сени.
— Отец сказал — пошёл вон из дома, собака! — гневно сказала вслед ему Гульбазир, ещё не зная, о чём идёт речь.
Бухаир повернулся к ней, горящий негодованием и стыдом. Бешенство исказило его черты, он сжал кулаки и подступил из сеней к порогу.
— Драться хочешь? Давай подерёмся, пожалуй! — насмешливо и со злостью воскликнула Гульбазир. — Дай-ка палку, атай, — сказала она, обратясь к Рустамбаю, и взяла из его рук старшинский посох…
— Шлюха! — выкрикнул Бухаир. — Ты спуталась о Салаватом, нечистая девка, а он над тобой смеётся. Он крестился и взял Пугачиху в жёны. Дочь Пугача увезла его навсегда…
Гульбазир, подняв посох, шагнула за ним в сени, Бухаир хлопнул дверью и выскочил вон.
Амине казалось, что уже все возвратились по домам, что война внезапно и непонятно как вдруг началась, так вдруг и утихла, подобно небесной грозе, необъяснимо насланной аллахом. Возвратились к домам с войны оба мужа живших в её доме женщин. Все вернулись, а Салавата все нет… Теперь Амина взяла к себе в дом глухую старуху, да каждый день заходила к ней Гульбазир, с которой вместе они гадали о возвращении Салавата. Амина вспоминала песни, которые складывал Салават, пела их, и Гульбазир научилась по ним складывать песни. Среди них была песня про ягоду и жаворонка:
