— Старики из ума, что ли, выжили? — спросил Салават. — В какой это сказке батыры сами ходили в руки врагов? Пусть твой офицер меня прежде поймает.
— Я так и сказал старикам, что тебе своя шкура дороже деревни. Они не поверили мне! Я сам не хотел к тебе ехать, — откликнулся Бухаир. — Всё равно не уйдёшь — повсюду вокруг солдаты!
— Ты за смертью приехал! — крикнул Кинзя. Он вскинул ружьё и выстрелил в Бухаира.
Бухаир хлестнул свою лошадь и бросился прочь. Лошадь его завязла в глубоком снегу. Бухаир соскочил с неё и пустился бегом. Кинзя ещё раз зарядил ружьё, приложился и выстрелил снова.
Весь отряд Салавата выскочил из камней. Вслед Бухаиру летели стрелы и пули. Лошадь его теперь упала, раненная, в сугроб и била ногами, вздымая снежную пыль, но писарь, то на четвереньках, то просто катясь под уклон с боку на бок, то снова вскочив и пускаясь бегом, каким-то чудом ушёл от выстрелов. И стрелы и пули его уже не могли достать.
— Догнать его, Салават? — спросил юный Мурат, брат Гульбазир. — Я на лыжах…
— Не нужно, Мурат. Пусть изменник уходит. Воину нет славы в том, чтобы убить беглеца и труса.
Салават оставил дозорных и спустился в землянку, чтобы заснуть после долгой дороги.
Грустная песня слагалась и звучала в его мыслях:
И с этой печальной песней в душе Салават заснул.
Его разбудил Кинзя.
— Салават, измена родит измену: слова Бухаира запали в сердце Айтугану. Он сговаривает жягетов, чтобы выдать тебя солдатам. Он хочет тебя связать, как казаки связали царя Пугача. Айтуган говорит — пусть лучше один погибнет, чем все. Он говорит, что нам всё равно не прорваться — вокруг солдаты…
— Что ты думаешь делать? — спросил Салават.
— Я убью Айтугана, — ответил Кинзя решительно.
— Зачем убивать? Он прав.
— Как прав?
— Разве можно губить деревню и воинов за одного Салавата?
— Ты говоришь, будто тебе не в привычку война, — гневно обрезал Кинзя. — Сколько человек ты убил? Сколько человек ты послал на смерть? Неужто отдашься солдатам?! Сам на смерть пойдёшь, как баран?!
— Чудак ты, мешок. Разве на войне были битвы за Салавата? За свободу, за Башкирию я убью ещё тысячу, а за Салавата даже ты, даже лучший друг, не должен пропасть… Война кончена, дорогой тургек. Понимаешь ты, пузырь бычий, прошла война… Брось оружие и спасайся…
— А ты? — в голосе Кинзи была тревога.
— Я тоже бегу… Я побегу к киргизам… У меня много денег, ты знаешь где. Ты бери, когда надо. Я захвачу только из крайней борти. Киргизы любят деньги.
— Один побежишь?
— Не знаю… Один… Прощай.
— Ты когда же бежишь? Жеребец не кормлен. Надо дать ему овса.
— Дай овса… Я сейчас схожу в лес за деньгами на лыжах, к вечеру вернусь, а ночью поедем в разные стороны. Пока покорми коней.
Салават в темноте стал искать ружьё.
Когда меткие стрелы сразят самку и неокрепшего телёнка, от охотничьей своры в глубь снегов, в глубь лесов уходит сохатый. Остановится с сердцем, готовым к битве, услышав хруст сучьев, — нет, то не люди, это вороны передрались и обрушили сверху сухой морозный хворост или рысь промчалась по деревьям, играя с самцом.
Так уходил в леса Салават. Лыжи ходко скользили. Он был разбит и бежал в изгнание. В тишине леса за шорохом лыж ему послышался хруст сучьев… Человек или зверь?.. Прервав свой бег, он удержал дыхание… Сучья затрещали громче… Послышалась досадливая русская брань, фыркнул конь…
«Врёшь, верхом не догонишь!» — усмехнулся Салават, и лыжи его быстрей заскользили.
Преследующие не видали Салавата. Салават не видал их. В молчаливой и оттого ещё более страшной тревоге велась погоня.
«Только бы добраться до спуска, — думал Салават, — там я полечу, как птица. Шалишь, солдат, там тебе не догнать Салавата: конь увязнет в снегу, а лыжи все так же гладко будут скользить».
Молча перебирая палками, мчал Салават, но сзади уже слышен был храп коня, и вдруг невдалеке от спуска треск сучьев послышался с другой стороны, как бы навстречу. Салават остановился. Гладкие следы лыж выдавали его. Будь лето, скрылся бы Салават в зелени, на дереве или просто в кустарнике, а теперь не спасут ни зелёные штаны, ни ловкость. Он решил прикинуться охотником. Старое ружьишко при нём, а пистолеты запрятал он под платье, чтобы не выдали, и снова помчался.
— Эй, куда спешишь? Знаком, стой… Слышь, приятель!
Салават остановился.
— Меня, что ли?
Солдат подъехал к нему вплотную. Вороная кобыла жарко дышала Салавату прямо в лицо.
— Постой-ка… Седельников! — крикнул казак. — Айда, поспешай сюда! Тут он…
— Ага! — откликнулся голос с другой стороны.
«Только двое, — подумал Салават. — Ну, посмотрим ещё, кто возьмёт».
Он быстро сунул руку за пазуху, куда перед тем положил пистолеты.
— Ты куда спешишь? — обратился к нему казак.
— Мала-мала сакарить гулял, — сказал Салават, притворно коверкая русскую речь.
— Врёшь, — покачал головой солдат. — На кого же ты охотничаешь?
— На кого придётся, ведь как знать? Кого аллах посылат. Разный маленький зверь, питищка…
— Врёшь, — снова убеждённо сказал солдат. — Ты и на следы не смотрел, тут тебе и мелкий и крупный зверь попадал, а ты все мимо да мимо!
— Какой зверь — скажи скорей? — прикинулся заинтересованным Салават.
— А ты не бреши, не тот зверь тебе нужен… Седельников!
— Стой, кони завязли, — откликнулся голос.
— А ребята где?
— В обход идут…
«Бежать!» — мелькнуло в голове Салавата.
Он нащупал рукоять пистолета за пазухой. Но в это время из-за кустарников раздался крик нескольких голосов:
— Э-гей!..
— Айда сюда! Тут мы… — отозвался солдат, — Стой смирно! — приказал он Салавату. — Стой!
Салават махнул рукой.
— Стою, чего тебе!
Он сказал спокойно, но в жесте было столько отчаяния, что солдат сочувственно пробормотал:
— Не бойсь, авось обойдётся…
Треск сучьев приближался. На виду из-за деревьев показалось ещё с десяток солдат.
Салават стоял, опустив голову. Из-за пазухи он вынул вместо пистолета кусок хлеба и, стараясь казаться равнодушным, стал лениво его жевать.
Солдаты в овраге медлили. Салават обдумывал план.
Выйдя на Юрузень, оставив Кинзю кормить жеребца, он обманул всех — и Кинзю, и Айтугана. Они все ждали его возвращения, но Салават заранее подумал, что по снегу будет трудно проехать верхом, тем более что ехать пришлось бы в сторону от дороги, потому что по всем дорогам рыскали солдаты Фреймана. Он решился бежать на лыжах. Салават досадовал, что приходилось бежать обходной дорогой и терять драгоценное время.
И вот всё кончено.
«Не выпустят, свяжут, нет, не уйти!..» — вспыхнуло в мыслях. Сердце сжалось и загудело. Салават
