татарским письмом вдруг подпис латинский? Отколе?! — взревел Богданов. Он вскочил, схватил мужичонку за горло и крепко его встряхнул. — Отколь взял бумагу, собака?!
— Истинно на дороге, барин. Вот сдохнуть на месте!
— Врёшь! На месте не сдохнешь! Велю на куски тебя резать. Уши, нос, когти из пальцев повырву, по едину суставчику пальцы велю отсекать, глаза тебе выколю, а язык напоследок оставлю… Где взял?
— Кабы руки не связаны, я бы перекрестился. Вот истинный…
Поручик ударил пленника по лицу, опрокинул на пол. Тот стукнулся головой.
За окном в это время опять раздалась громкая песня.
— Лейкин! Опять завыли там дьяволы! — гаркнул Богданов.
Писарь выскочил вон.
Салават почувствовал, что на пятый-шестой день пути между ним и его отрядом встала каменная стена молчания и тайны. От него что-то скрывали, и он не мог понять — что. Он хотел разведать через Кинзю, но прямодушный толстяк удивлённо хлопал глазами.
— Тебя все любят. Что от тебя скрывать?..
— Эх, Кинзя! Видно, в от тебя скрывают! — вздохнул Салават.
Он пытался заговорить осторожно с другими воинами своего отряда, но его сторонились.
На остановках для ночлега Салават замечал у костров шёпот и оживлённые споры между людьми, но как только он сам пытался присесть у костра и вступить в разговор, все умолкали.
«Догадались! Боятся, что я уведу к царю и завлеку всех в бунт!» — решил он про себя.
Он стал опасаться удара в спину, предательского убийства, тревожно спал, во сне держал руку на рукояти кинжала и просыпался от шороха.
Однако, несмотря на все опасения, он решил не сдаваться и довести задуманное до конца — привести свой отряд к царю.
На десятый — одиннадцатый день пути, когда уже ехали берегом Белой, остановились ночевать в лесу.
Салават проснулся от холода на рассвете. Осеннее утро покрыло инеем шапку и край овчинного ворота, не хотелось вылезать из тепла и шевелиться. Он лежал неподвижно.
— Связать его… Продался русским! — услышал он тихий шёпот, заглушённый шумом ветра в деревьях и шорохом облетающих листьев.
Салават не мог понять, чей это голос, и остался недвижным.
Это были слова Бухаира. Но в отряде не было никого из явных друзей писаря. Кто мог сказать?!
— Погоди ещё день-другой. Минуем Стерлитамак да тогда и расспросим его. Не дадим нас продать, как баранов…
Рядом с Салаватом, сопя и кряхтя, заворочался Кинзя.
— Тсс-с! — пролетел свист, и оба голоса смолкли.
Салават поднял голову.
В сумерках коша чернели люди. Здесь спало кругом человек пятнадцать. Кто-то из них не спал, притворялся, но кто — Салават не мог разобрать.
Отряд тронулся дальше.
В этот день достигли они Стерлитамакской пристани, где должны были явиться к Богданову.
Салават подумал, что здесь тайные враги могут выдать его начальству; начальник схватит его и будет пытать. Чтобы казаться и быть беззаботней, при въезде в селение он запел песню…
Улица Стерлитамакской пристани, несмотря на вечерний час, кишела людьми. Составленные в козла пики, возы с задранными оглоблями, высокомерные верблюды, множество разноплемённого народа, с луками, стрелами и кинжалами у поясов, привязанные у заборов засёдланные кони с торбами, подвязанными к мордам…
Салават понял, что здесь собрались отряды башкир, тептярей, мещеряков и черемис, созванных с разных сторон по указу царицы.
Приземистый, крепкий тептярь в старшинской одежде указал Салавату дом, в который ему надлежало явиться.
Оставив отряд у ворот, Салават вошёл в дом и подал солдату бумагу.
Солдат скрылся в доме и, выйдя, позвал его за собой.
Его ввели в канцелярию.
Двое солдат, офицер и перед ними связанный мужичонка…
Салават не верил глазам — его Семка стоял перед офицерским столом… Взгляд его бегло скользнул по вошедшему Салавату, и он опустил глаза.
— Здорово, орёл башкирский! — ласково поздоровался с ним Богданов.
— Здра жла, вашбродь! — лихо и весело отозвался Салават, как учили его отец и капрал.
— Молодец, сотник! А что же ты молод? В сотниках указано быть старшине юртовому.
— Старшина, отец мой, — старик ведь совсем. Его куда воевать!..
— Как тебя звать?
— Башкирцев Шайтан-Кудейского юрта сотник Салават Юлай-углы, — по-прежнему браво выкрикнул Салават, войдя в роль молодца-сотника.
— Здорово рапортуешь. С песней ты пришёл?
— Я, вашбродь.
— И поешь тоже лихо, — одобрил начальник.
— Сандугачем дома зовут ведь, по-русски сказать — соловей…
— Соловей?! — Богданов засмеялся. — А скажи-ка мне, соловей, читать разумеешь?
— По-татарски совсем разумею. По-русски — так, мала-мала буквы смотреть разумею.
— Ну-ка, читай сей лист да на русский перекладай — что тут писано? — сказал Богданов, передавая ему бумагу.
Салават взглянул на неё и едва удержался от восклицания: это было то самое, что он мечтал получить в руки, — письмо царя!..
Салават подумал, что если он скажет вслух, что за письмо, начальник тотчас отнимет его, и с дрожащими руками, в волнении он читал про себя, стараясь сразу прочесть больше.
— «Я из далёкий места пришёл…» Как сказать то по-русски? Из тайный, что ли, места пришёл — вот так будет ладно, вашскородь. «Я из тайного места пришёл. Пётра Фёдорович Третий, царь!» — выговорил наконец Салават.
Он взглянул на Богданова, тот испытующе глядел на него.
Салават отшвырнул бумагу.
— Не знаю закон, как такой-то бумага читать? Мой отец старшина ведь! — в притворном испуге воскликнул он.
— Читай, читай дальше. Я командир. Коли велел, то читай! — настойчиво приказал асессор, сунув обратно в руки Салавата письмо.
— «Башкирский народ, здравствуй! — перевёл Салават. — Вам земля даём, лес, вода, трава, свинца, порох… Живи, башкирский народ…» — Салават запнулся. У него не хватало дыхания. Он узнал собственные слова, сказанные в доме Ерёминой Курицы: «…живи, как звери в степи, как рыбы в воде живут, как вольные птицы в небе!..»
«Волю даём так жить детям и внукам вашим», — успел глазами прочесть Салават, но Богданов на этот раз сам протянул руку к бумаге.
— Ну-ну! Врёшь! Довольно! — прервал асессор.
Салават спохватился. Чтобы скрыть волнение, он смял манифест и отшвырнул далеко в угол комнаты.
— Такой бумага нельзя читать, — сказал он, убеждая Богданова.
— Слыхал? — повернулся Богданов к Семке.
— Ваше благородьечко, барин, ей-богу, не знал, чего в ней, будь она проклята… сунул её мне какой- то…
— Молчать! — прикрикнул Богданов, и Семка умолк, словно его заткнули.
— Врака такая бумага! — сказал с убеждением Салават. — Казак хочет землю забирать у башкирских
