— И припрятать бумагу сумел, — подсказал Бухаир.
— Где бумага?! Где купчая крепость?! — в бешенстве закричал Юлай. Он подскочил к приказчику, схватил его за глотку и дрожащей рукой шарил на поясе нож.
— Ой, пусти, все скажу, — прохрипел приказчик. — Тут она, в управительской комнате, в тайничке. Дозволь принесу… Принесу…
Юлай отпустил приказчика и послал вместе с ним за бумагою Бухаира.
Вот оно и пришло, возмездие! Вот милость аллаха! Неправедные дела русского купца все пошли прахом! С этой бумаги все зло началось, ею оно и окончится: сгорит купчая крепость, разрушатся в прах построенные на башкирской земле заводы, сгорят заводские деревни, уйдут чужеродные люди, и снова спокойным и мирным будет лежать Урал, тревожимый только клёкотом горных орлов, блеянием коз, ржанием коня, задумчивой песней курая да на заре протяжными молитвенными призывами муэдзина.
Юлай и сам не заметил, как по щекам и седой бороде его покатились слёзы…
Бухаир и приказчик вошли обратно в конторское помещение.
— Вот она! — торжествующе воскликнул Бухаир, показывая Юлаю знакомую, такую знакомую бумагу. Как мог бы он спутать её с любою другой?! Она отпечаталась не только в памяти его зрения, — казалось, в самом сердце Юлая оттиснулись эти буквы, юртовая тамга и большая сургучная печать. Юлай смотрел на неё, и хоть был по-русски неграмотен — он мог бы в этой бумаге прочесть каждое слово…
— Вот тут и чертёж, смотри… — словно откуда-то издалека услыхал Юлай голос писаря, — а тут юртовую тамгу ты поставил…
Юлай взял бумагу в руки. Пальцы его дрожали от волнения. Даже если бы он был совсем хорошо грамотным, он ничего не мог бы сейчас прочесть, так прыгала перед глазами его эта бумага.
— Бесстыжая грамота! — прошептал он. — Сколько в ней крови и слез, сколько обид, притеснений, неправды, корысти… Пусть пламя пожрёт её и ветер развеет.
Юлай осмотрел ещё раз бумагу, словно прощаясь с нею. С долгим тяжёлым горем люди прощаются так же проникновенно и нерешительно, как с тёплой привязанностью и счастьем.
Он бросил бумагу в огонь горящей печи, и все с любопытством сгрудились смотреть на огонь, словно она и гореть должна была как-то особенно…
Все молчали. Когда догорела бумага и пепел легко улетел в язычках и трескучих искрах горящих еловых лап, Юлай торжественно и решительно обернулся к Бухаиру.
— Объяви, Бухаир, народу, что мы нашу землю навеки завоевали назад и бумагу сожгли, а теперь разбросаем завод по камню и плотину сломаем… — Юлай посмотрел в сторону группы заводских работных людей. — А вам вот какой мой приказ будет: завтра с утра все заводские мужики выходите ломать завод, чтобы не было и следа от него на моей земле!
— Пропадай он, проклятый ад, сатанинское пекло, сломаем! — воскликнул один из рабочих.
— А пошто так уж все и ломать? Ведь мы его камень по камню своими руками складали! — вмешался старый Сысой.
— Говорю — ломать, то значит ломать! Кто ведь нынче, сказать, хозяин?! — напал на него Юлай.
— Тьфу, да что ты шумишь? Ну, ломай! Ты хозяин, конечно.
— Завод ломать, плотину ломать, заводские деревни ломать! — повелительно перечислял Юлай.
— Постой! Как — деревни? — не выдержал снова Сысой.
— А нам-то куда же?!
— Как так деревни ломать?! — взволнованно заговорили рабочие.
— А на что вы мне? — уверенно усмехнулся Юлай. — Ты свою избу на моей земле ладил, меня спросил? Может, я тебя в гости звал?!
— Как жить человеку без крыши? Не скот! Смилуйся!
— Не смилуюсь! Все сожгу! — твёрдо отвечал Юлай. — А ты знаешь, старик, сколько у русских своей земли? — спросил он, обратясь вдруг к Сысою.
— Да кто ж её мерил! — махнул рукою старик.
— Я мерил! — уверенно заявил Юлай. — Когда царица звала на войну, я всю русскую землю прошёл до чужих краёв. Ай, много у русских земли!.. На что вам теснить башкир?! Придёте на новое место, на русскую землю, сказать…
— Нет, врёшь, старшина! Не тот нынче закон! Ни ты, ни купец, ни приказчик нам не хозяева больше, бесстыжи твои глаза! — вдруг перебил Юлая невзрачный рабочий, который принёс дней пять назад пугачёвские манифесты в завод, помогал захвату завода башкирами и до сих пор молчал в беседе Сысоя с Юлаем. — Не можешь ты никуда нас согнать!
— Мы с вами вместе начальников заводских побивали. Теперь нам куды же? На плаху идтить проситься? — наступал смелее с ним вместе и старый Сысой.
— Заедино мы с вами вставали. Нельзя никуды нас прогнать. Ныне мы сами вольны селиться, где схочем! — подхватили пришедшие с ними рабочие.
— Указ государев мы знаем!
— Читали!
Юлай вскочил. Короткая складчатая шея его налилась кровью, жилы вздулись на покрасневшем лбу. Ишь ведь, как распустились! Как будто он не хозяин своей земли, как будто не он только что сжёг купчую крепость на эту землю! Что делать? Повесить их? Расстрелять их стрелами? И вдруг в голове Юлая блеснула великолепная мысль: поставить над ними приказчика с плетью — того, кого привыкли они бояться и слушать.
— Эй, ты, приказчик, старый знаком, собака, иди сюда! — позвал Юлай.
Удивлённый каким-то ещё не понятным ему оборотом дела, наблюдавший всю сцену приказчик нерешительно подошёл к старшине.
— Повернись-ка задом, — приказал ему Юлай, и когда тот исполнил приказ, Юлай сам перерезал верёвки на скрученных за спиною его руках. — За то, что ты купчую крепость добром мне отдал, жалую милость: начальником ставлю. Выгоняй мужиков на работу, ломать завод и деревни, а плохо работать станут — с тебя сниму шкуру!..
Юлай погрозил ему ножом, которым обрезал верёвки.
— Спаси тебя бог, господин старшина! У меня уж работать будут! Я их проклятое семя… — приказчик при этих словах привычно взялся за пояс, где постоянно висела плеть. Юлай понимающе усмехнулся и протянул ему плётку.
Приказчик жадно схватился за плеть, но смелый посланец Пугачёва резко метнулся меж ними и перехватил её.
— Не моги! — крикнул он Юлаю.
— Бесстыжие очи, приказчика ставишь над нами?! — воскликнул Сысой.
— Указ государев слыхал?! — закричали рабочие, подступая к Юлаю.
Бухаир мигнул сотнику Айтугану позвать людей и шагнул вперёд.
— Постойте! Какой указ? Кто читал? — спросил он.
— На, читай! — и, выхватив из шапки замусоленную бумагу, пугачёвский посланец протянул её Бухаиру.
— Заводчиков и приказчиков вешать — там писано! — подсказали из толпы.
— Кто верных слуг государя обидит, того казнить! — подхватил другой голос.
— Не мешай! Сам читаю! — остановил Бухаир, рассматривая бумагу и выигрывая время.
— Шапку скинул бы, писарь! Грамоту ведь сам государь составлял! — не стерпел Сысой.
Бухаир через головы рабочих увидел входящего Айтугана с гурьбою вооружённых воинов.
— Вот слова твоего государя! Мы сами себе теперь государи! — воскликнул он и разорвал манифест.
— Братцы! Да что же то творится?! Робята! — в негодовании воскликнул Сысой.
Рабочие сбились плотнее в кучку. Посланец Пугачёва схватил с поднесённого заводчиками блюда саблю и бросился на Бухаира, но в тот же миг сзади его ухватили за руки, навалились на плечи. С десяток пик направились остриями на заводчан, оттесняя их в угол конторского помещения.
— Повесить этого парня, — приказал Бухаир.
— Старшина, не балуй! — с угрозою обратясь к Юлаю, сказал Сысой. — Народ разошёлся за правду
