женщину Салават.
— От казаков отбилась… Обоз-то ушёл!.. Куды мне… — Она оглянулась и замолчала, в удивлении уставившись на Салавата. Он тоже узнал её — дочь табынского кузнеца Оксану.
— Ксанка! Ты?.. Здравствуй, Ксанка!.. — Он спрыгнул с седла и шагнул к ней.
Она тоже рванулась к нему, но вдруг опомнилась и отшатнулась…
— Погубитель ты мой! Уйди, окаянный! Уйди!! — закричала она.
— Зачем «погубитель», Оксанка? — недоумевая, спросил Салават. И вдруг понял сам. Он увидел большой живот этой женщины. Ей скоро пора родить, а она тут одна в лесу со своим добришком на раненой лошади, а у неё его сын — сын Салавата… — Оксанка, сын будет! — воскликнул он радостно, позабыв, что вокруг кипит бой, что враг может прорваться в любое мгновение, что он сам должен быть со своими воинами, а не в лесу разговаривать с женщиной. — Как ты одна?..
— Уйди, говорю! Как одна, так одна! А тебе что за дело!..
— Оксанка, ты сына родишь. Мой сын! Ему как без тятьки?..
— Как рожу, так вскормлю. Без тебя обойдусь! — со злыми слезами выдавила она через силу. — Лошадь найди мне другую — вот то для тебя забота!
Лошадь найти было не сложное дело. В лесу их бродило много. Салават по натёртой холке узнал ходившую ранее в хомуте, изловил.
— Тебе за царём не поспеть, — сказал Салават, запрягая ей лошадь. — Куды ж ты поедешь?
— А куды же теперь? Батюшка бог весть ведь где… Может, к нему доберусь… А куды же мне деться? Куды война — туды я… Москву воевать, сыну отца на Москве поискать…
— Зачем на Москве искать? Вот ведь я! Поезжай домой, живи дома, приеду к тебе… Твой тятька тоже домой приедет, а так ведь война вон какая большая. Потеряешься — где искать будем?! — с искренней тоскою сказал Салават.
— Искать?! — недоверчиво переспросила она. — Аль ты станешь искать? На войне вон сколь баб-то да девок…
— Такой другой нету! — сказал Салават. — Одна ты такая…
— Какая — такая? — она улыбнулась сквозь горечь и слезы.
Улыбка вдруг осветила её лицо. И вся она: и большой торчащий живот её, и растрёпанные волосы, и припухшие от слёз веки — все показалось ему удивительно милым и близким.
— Полковник! Полковник! — крикнули в это время в лесу, и где-то невдалеке затрещали выстрелы.
Салават опомнился.
— Тут меня жди! — сказал он Оксане, только успел махнуть ей рукой, вскочил на седло и умчался, оставив её позади.
Это была одна из бесплодных попыток гусар небольшим отрядом прорваться в тыл пугачевцев. Наткнувшись на сильный отпор со стороны башкир, они отступили к речке, оставив убитым лишь одного из своих товарищей.
Когда полчаса спустя Салават возвратился туда, где встретил Оксану, он увидел там только павшую лошадь. Во множестве разных следов, оставленных по лесу в этот день, нельзя было понять, в какую же сторону всё-таки решилась поехать дочь кузнеца.
Топкая лощина, которую не могли перейти михельсоновские гусары, послужила прикрытием Салавату. Оставшаяся единственная пушка палила без устали с возвышения, скрытого за кустами, и ей удалось сбить одну из михельсоновских пушек.
Спускались сумерки. Салават знал, что, пользуясь темнотой, Михельсон поведёт переправу через болото. Он слышал уже, что в несколько топоров солдаты рубят невдалеке деревья, чтобы мостить топь. Столкнуться вплотную с гусарами он не хотел. Это была бы верная гибель…
Удостоверясь, что позади никого не осталось, что Пугачёв с остатками войск отошёл, Салават выехал на вершину холма, где стояла пушка.
— Пороху нет, — сказал пушкарь, — больше палить нечем.
Салават с пригорка за лощиной увидел всадника, который отдавал приказание мостить топь.
«Иван Иваныч!» — мелькнуло в уме Салавата.
Снять Михельсона и тем устранить самого смелого и неустанного из врагов…
Но из ружья его не достать отсюда, а пушка как раз безнадёжно умолкла.
Тогда Салават вспомнил лук Ш'гали-Ш'кмана. Он выдернул из колчана стрелу.
Зловещий свист пронзил воздух. Конь Михельсона взвился на дыбы и помчался, неся всадника…
Салават не видел и не мог понять, свалил ли он Михельсона.
Среди гусар воцарилось смятение.
— Отход! — скомандовал Салават.
И он стал отводить свой отряд, но по той дороге, по которой было намечено Пугачёвым.
Несколько смелых солдат пустились за ним через топь, но кони их начали вязнуть, и они возвратились.
Салават скрылся в горах.
Это был решительный момент: после поражения под Саткой Пугачёв вместо похода на Уфу ушёл на север, к Красноуфимской крепости. Против Михельсона остался Юлай, успевший сжечь Усть-Катавский завод и твердышовскую деревню Орловку, построенную заводчиком на его, Юлаевой, земле.
Салават пустился как будто к Уфе, но он шёл вдоль Юрузени крутыми горными тропами, и Михельсон не решился его преследовать, не зная количества отступающих войск и боясь ловушки в горах, где-нибудь в тёмном ущелье.
Салават по дороге свернул под Бирск, где стояли посланные для набора людей Аладин и Бахтияр.
С Салаватом ушло после битвы под Саткой всего четыреста человек. У Аладина и Бахтияра — тоже по двести. С восемьюстами Салават приступил к Бирской крепости.
Кинзя с большим отрядом, человек в восемьсот, дожидался невдалеке от Бирска прибытия бригадира. Здесь же дожидались Аллагуват и Айтуган.
Отряд, пришедший с заводов, был вооружён лучше: кроме оружия, изготовленного на заводах, почти все имели латы из заводской жести, надетые поверх обычного платья. Не задумываясь об их крепости, но чувствуя на себе железо, башкиры стали храбрее, чем были. Слова Салавата о том, что он хочет атаковать крепость, ими были встречены с радостью. Они слышали о прежних успехах Салавата и теперь легко решились на новое боевое дело.
В ночной темноте по лугам и по полям ползли они без единого слова к стенам крепости. Луна была за облаками, и ночь скрывала их. Уже оставалось около сотни шагов, когда внезапный ветер растрепал кудель облаков и луна осветила огромное пятно отряда во ржи. Тотчас же в городе зазвонил набат, ударили пушки, и страшным визгом взвыла картечная вьюга, унеся больше десятка жизней. Пугачевцы побежали вперёд, но едва успели пробежать половину пути, как новый бешеный ветер с пороховым гулом принёс новые снопы горячего губительного свинца и от крепости отделились драгуны, пачками выстрелов грянувшие в лицо наступавшим.
Пришлось отступить.
Люди и кони отдыхали весь конец ночи. К утру возвратились посланные в крепость с подмётными листами — манифестами: башкиры сообщили, что воевода не хочет сдать крепость.
В полдень выспавшиеся и отдохнувшие пугачевцы опять повели приступ. На этот раз впереди всех был Айтуган. Ему удалось уже завладеть одной из башен и частью стен. Уже прошёл он через первый бастион, когда внезапно провалился мосток, перекинутый через ров, и его лошадь попала ногами в горячую смолу. Она выскочила, одуревшая от боли, но с десяток быстро мчавшихся за Айтуганом коней попали в ту же ловушку; они взвихривались, били задом, мчались назад и падали. Драгуны воспользовались смятением и сыпали залпами почти в упор. Столпившиеся горожане закидывали булыжниками коней. Кто-то крикнул: «Айтуган убит!» И в то же мгновение под Айтуганом свалилась лошадь, и он упал на землю. Отряд его пустился в бегство. Айтуган встал, оглянулся — к нему направлялись драгуны. Под градом выстрелов догнал он одного из своих воинов и вскочил сзади на круп лошади.
Так не удался второй приступ.
В третий опять повёл Салават, тотчас, как только солнце склонилось к западу.
Огромные копны сена положили на телеги и за оглобли пятили их. Таким способом штурмующие под
